Михаил Сухачёв - Там, за чертой блокады [litres]

Стогов собрал учебники и тетради, сложил их в холщовую сумку, сшитую матерью из старого плаща, вышел на крыльцо. Старшие ребята уже покинули территорию школы, только несколько младшеклассников беззлобно дубасили друг друга портфелями. Заняться было нечем и не с кем. Виктор почувствовал тоску от одиночества. К такому образу жизни в детдоме он не привык.

Мысли его перекинулись в Ягодное. «Интересно, чем сейчас занят Валерка? Картошку, свеклу, морковь, тем более капусту, убирать еще рано. Значит, дел у него особых нет. За кедровыми шишками он один не пойдет».

Валерка плохо ориентировался в лесу. Много раз он спорил, доказывая, что домой надо идти в таком-то направлении, и каждый раз ошибался. Скорее всего, он сейчас на рыбалке. Ловил он щурят по-сибирски, с палкой, на конце которой из конского волоса сделана петля. На мелководье греющиеся щурята стоят неподвижно, словно дожидаясь, когда Валерка наденет им петлю на голову. А дальше – дело техники, главное, чтобы не сорвалась петля. Иногда, пройдя с километр по берегу, он, на зависть всем удильщикам, приносил три-четыре щуренка.

В воспоминаниях Виктор дошел до своего дома. К нему был пристроен курятник в полтора раза больше самого дома. Судя по запаху куриного помета, проникающего даже в комнату, там было не меньше полусотни кур, да еще горластый петух, голосивший не смолкая, словно для него любое время суток было ранним утром.

Складывая свои учебники на край стола, Витька увидел среди них письмо от Эльзы, полученное еще в Ягодном. Он развернул и стал перечитывать.

Витя, дорогой, здравствуй! Знаю, ты будешь морщиться от слюнявости: «дорогой», «милый»… Это я хорошо помню еще со времен нашей школы и пионерлагеря. Но меня это не волнует! Ты есть и будешь дорогим. Вот и всё! Меня волнует, когда вы вернетесь? Ведь тебе надо учиться в восьмом классе, которого в Ягодном нет. Не будешь же ты бегать в школу в Асино за сорок километров от дома? Неужели ты пропустишь еще год, как в блокаду?

Папа говорит, что списки возвращаемых в Ленинград детских домов уже составляются. Но нет согласованности, каких детей возвращать, а каких оставить в местах эвакуации, так как у многих детей здесь нет родственников и вопрос, что с ними делать, не решен. Даже взрослых возвращают не всех, а только тех, у кого есть подтверждение о наличии жилплощади. Домов много разрушено и сожжено.

Где мы живем, я тебе писала в предыдущих письмах. А сейчас сообщаю, что в школу меня записали на Расстанной – это недалеко от нашего прежнего разбитого довоенного дома. Я хотела поступить в нашу 99-ю образцовую любимую школу, где мы с тобой сидели рядом, но не вместе целых пять лет. Витька, а почему мы не сидели вместе? Не можешь ответить? А я знаю! Потому что вы все, мальчишки, дураки. И ты тоже. Боялся, что будут дразнить «бабником». Все в нашем классе знали, что ты мне нравился, но никто из девчонок меня не дразнил. Ну ладно!

В нашей школе теперь техникум резиновой промышленности. Я прошла по вашему двору, хотела увидеть ребят, с которыми учились вместе. Не встретила никого, словно все умерли или уехали.

Очень бы хотелось сидеть с тобой за одной партой. Может, ты уже поумнел и не стал бы отказываться.

Тысячу раз вспоминала, как мы ехали с тобой на телеге в день нашего с папой отъезда.

Я просила папу сделать вызов хотя бы Стоговым, матери и сыну, но он говорит, что надо обязательно указать при оформлении степень нашего родства, и шутит: «Вы же не жених и невеста».

Жду от тебя ответа. Знаю, что ты не любишь писать, ну хотя бы сообщи о своей учебе. Привет от папы. Он постоянно спрашивает о тебе.

Медленно складывая листок, Виктор поймал себя на мысли, что воспоминания об Эльзе уже не вызывают в нем того трепета, который он испытывал, когда она была рядом и он с радостью откликался на ее слова и даже просто взгляды. Он не мог объяснить почему, но образ Эльзы стал блекнуть, как фотография под лучами солнца. И все-таки хорошо, до мелочей, помнилось расставание в день отъезда.

…Так получалось, что, когда Виктор поднимался и собирался в школу, тети Даши (так звали хозяйку), уже не было дома. Она вставала и уходила на работу, когда он еще спал, а возвращалась поздно, уставшая, и Виктор не задавал ей никаких вопросов. Он даже не знал, где она работает. Но однажды, идя домой после занятий не по улице, а по шпалам железной дороги, что было намного дальше, он натолкнулся на нее, разговаривавшую с мужчиной, сидевшим на порожках небольшого паровоза.

– Это ты, Виктор?! – удивленно вскрикнула тетя Даша, увидев своего постояльца. – Ты как сюда попал? – спросила она и, не слушая ответа, повернулась к мужчине: – Вот, Фрол, это мой квартирант, значит, из детдома, что в Ягодном находится. Учиться приехал.

– А ты не боишься его, Дарья? Они ведь, детдомовские, как волки, рыщут по деревням, чтобы обворовать кого-нибудь. Бывает, и ножичек пускают в ход. Лукерью, свояченицу, что в Подберезье, обокрали подчистую, закрыв в погребе. Из Ягодного, говоришь? Так там отродясь детдома не было! Он у нас единственный, трижды проклятый, в Воронопашино…

– Дядь! Что вы говорите? Не стыдно вам! Мы же не местные, мы из Ленинграда, эвакуированные.

До слёз обиженный, Виктор повернулся и пошел.

– Постой, постой, малец! Уж не те ли вы, которых два года назад я подтаскивал в четырех вагонах к самому тупику?

– Старый ты пень, Фрол! Зря мальчонку обидел! – накинулась на него женщина.

– Ну, погодь, погодь! Как тебя? Ну, прости, что ли! Будь человеком! Я ведь не хотел, за Лукерью осерчал! Хочешь, я тебе «Овечку» свою покажу?

Последние слова резко меняли ситуацию. Такого еще не было в короткой, но насыщенной приключениями Витькиной жизни. А он успел уже повидать немало всякой техники: это и танки, наши и немецкие, что привозили на Кировский завод в первые месяцы войны; и сбитые над городом вражеские самолеты, выставляемые для обозрения в Летнем саду; и даже бронеавтомобиль, на котором его, беглеца, вернули с фронта в детдом, да много чего еще… А вот паровоз оставался пока загадкой. Очень интересно было узнать, как пускают струю пара, от которой люди шарахаются в стороны.

Виктор остановился, но не обернулся.

– Ну, ты что стал? Залазь ко мне! – скомандовал машинист.

Стогов опрометью кинулся к паровозу, едва не сбив с ног тетю Дашу. Еще мгновение – и он оказался в паровозной будке.

Витька с полуслова схватывал все, что рассказывал дядя Фрол. Через десяток минут он готов был сдавать экзамен на машиниста.

– А можно мне проехать хоть немного? – с мольбой глянул он на дядю Фрола.

– Ну давай, сдвинь рычаг, только немного и легко, а то забуксуем.

Дрожащими руками Виктор потянул громадный рычаг подачи пара в цилиндры. «Овечка» медленно покатилась вперед, в сторону пешеходного перехода. Машинист дал два коротких гудка, подходя к деревянному настилу.