Шарон Крич - Замок Корона [litres]

Граф и графиня Волюмнии прижались друг к другу, трясясь от ужаса.

– Мы должны уехать отсюда, – сказала графиня. Её подбородок дрожал.

Граф был того же мнения:

– Да-да. Утром первым же делом…

– В своё оправдание мы скажем…

– Это не должно выглядеть слишком внезапно…

– Нет-нет: мы глубоко сожалеем…

– Мы искренне огорчены…

– Да, что-то в этом роде, – кивнула графиня, и они откинулись на подушки, не в силах больше заснуть и, прижимаясь друг к другу, вздрагивали, прислушиваясь к топоту стражников, сновавших вверх-вниз по коридорам.

В самый тёмный час ночи лавочник Пангини был внезапно разбужен яростным стуком в дверь.

– А? Что? Ну-ка, вы, грязные насекомые, гляньте, что там случилось? – лавочник Пангини был озадачен. Что за идиот устроил этот гвалт?

Пии снились кошки синьоры Ферелли. Они говорили с ней по-человечески. «Следуй за нами», – сказали они ей, и она пошла за ними по тёмному переулку. Энцио во сне ел тёмно-красный перец чили, и язык горел от его остроты.

– Открывай! – проревел голос за дверью.

Энцио бросился к двери. Со сна он даже не успел испугаться, решив, что у кого-нибудь, наверное, что-то случилось: попал в беду, поранился или заболел.

Королевский стражник вошёл в комнату. Его лицо было сурово, а глаза внимательно осматривали помещение. Мечом он отодвинул грубую ткань, закрывавшую угол, в котором спали Пия и Энцио. Пия вцепилась в одеяло, пытаясь натянуть его на себя посильнее.

– Что? – спросила она. – Что вам надо? – Её охватил стыд: она была уверена, что король узнал, что это они нашли кожаный кошель, но чувство вины в ней смешивалось с гневом на бесцеремонность этого стражника, уверенного, что он имеет право врываться, куда пожелает, и пугать людей, сколько вздумается.

Кинувшись в противоположный угол, королевский стражник отдёрнул занавеску, за которой лавочник Пангини пытался попасть ногами в брюки. Тот испуганно поднял руки, словно сдаваясь.

– Что вам нужно? В чём мы провинились?

Королевский стражник нахмурился:

– Вор бродит на свободе.

– Мы слышали, – ответил лавочник.

– Нет, ещё один. Сегодня ночью. Ты никого не видел? Может, ты прячешь кого-нибудь?

– Нет-нет: здесь только я и эти грязные насекомые.

Не сказав больше ни слова, стражник повернулся и вышел. Лавочник вышел на середину комнаты. Кривой шрам на его лице побледнел, а бочкообразный живот под наспех натянутой рубашкой заходил ходуном. Он схватил со стола кожаную плётку и изо всех сил хлестнул ею по стулу.

– Вот гадость! Бараны! Рррррр! – он пытался найти слова, чтобы выразить, как он зол. – Врываются тут! Прячу! Ещё чего!

Дождь заливал грязные деревенские улицы, прибивая клубы пыли. Потоки воды лились по дорожкам и заполняли ямы. Затяжной ливень и ветер поработали над деревней так, что некоторые маленькие хижины вовсе смыло. Тёмные облака, готовые вот-вот пролиться новым дождём, висели совсем низко над горизонтом.

Пия проснулась на рассвете, хотя от грозовых облаков на улице было темнее обычного, и утренний свет гораздо скупее просачивался сквозь дверные щели. Спать она не могла: её мысли вновь и вновь возвращались к ночному вторжению королевского стражника.

– Энцио, – окликнула она брата. – Энцио, проснись. Слушай… Ты слушаешь?

Заспанный и рассеянный спросонок Энцио заморгал.

– Я уже почти проснулся, – ответил он.

– Слушай. Нам надо сегодня обязательно повидать синьору Ферелли. Мы должны избавиться от этого кошеля. Как ты думаешь?

Слова сестры воскресили в Энцио события этой ночи. Он был бы счастлив избавиться от их находки, и чем скорее – тем лучше.

– Я согласен, – кивнул он.

Лавочник Пангини, напуганный внезапным раскатом грохота и молнией, проснулся в омерзительном настроении. Из-за занавески слышалось его ворчание: «Врываются… Идиоты!»

Пия бросилась разводить огонь. Сегодня им достанется от хозяина даже больше приказов и самодурства, чем обычно, потому что он будет вымещать на них свой гнев. Она торопливо готовила кашу, а Энцио принялся затыкать тряпками щели под дверью, чтобы задержать просачивающуюся с улицы дождевую воду.

Однако, когда лавочник вышел, им пришлось удивиться. Он всё ещё ворчал, но не на них, и выражение у него на лице было совсем не тем, к какому они привыкли. Пангини грузно восседал на стуле, задумчиво поглаживая шрам на лице. Прежде он никогда не отличался глубокомыслием.

Пия и Энцио осторожно передвигались по комнате, подавая хозяину завтрак и озадаченно переглядываясь. Не выйдет ли он внезапно из этого состояния тихих раздумий? Дети сосредоточились, пытаясь подготовиться к любому повороту событий.

Лавочник молча доел кашу и лишь потом заговорил:

– Сегодня вы останетесь здесь. Сторожите. Ясно? – Он не кричал, не называл их грязными насекомыми. – Ясно? – повторил он.

Его приказ был вполне понятен, но дети не могли понять, почему хозяин так изменился.

– Я уйду на весь день. Оставайтесь здесь и сторожите дом. Обещайте.

Энцио знал, что Пия легко даст это обещание, потому что она умела обещать, не собираясь выполнять свои обещания, если считала, что это глупо. Но он сам обещать не хотел. Он хотел вместе с Пией пойти к синьоре Ферелли и избавиться от находки, но если им придётся остаться здесь на весь день, то это станет невозможным.

Как Энцио и думал, Пия быстро дала обещание, и ему ничего не оставалось, кроме как повторить его.

Лавочник поднялся со стула и направился к двери, под проливной дождь.

Пия стояла посреди комнаты, в свете лампы, отбрасывавшей на стену позади неё огромную чернильно-чёрную тень.

– Ничего не понимаю, – сказала она. – Не знаешь, что бы это могло значить, а?

– Уфф, – Энцио отряхнулся, будто смахивая пыль с одежды. – чепуха какая-то, да? Зачем ему, чтобы мы тут сторожили? Звучит угрожающе…

Пия не ответила. Привычными движениями она отскабливала с кастрюли остатки каши, чтобы они с Энцио тоже могли позавтракать, после чего вытащила чёрствую корку хлеба и разрезала её надвое.

– Слушай, Пия, – заговорил Энцио. Его мысли всё ещё путались, и он хотел услышать, что скажет его сестра. – Если мы останемся тут, мы не сможем пойти к синьоре. И у нас не получится избавиться от…

– …мешочка, – закончила за него Пия. – Я знаю.

Жестокий удар сотряс хижину, и дождь с удвоенной силой застучал по крыше. Капли сочились сквозь солому и падали на коврик.