Сергей Григорьев - Зуёк Койзмэн и кок Асей

— Отдягнул сам, выдра морская, так завипки взяли, что человек уснул… Кури, что ли. Эх, ты, и свернуть не умешь!.. Ау, брат, где твой пип? [25] Пип-трубка. Тоже англичане! Гляди вот…

Зуёк Койзмэн свернул два крючка, насыпал в них махорки и дал одну цыгарку коку, сам закурив…

Потом Койзмэн осмотрел шитый вицей карбасок, подконопатив кой-где щели мхом с помощью ножа. В углу пырта Койзмэн отрыл под кучей мха два коротких весла и позвал Асея: "Ну, гондольер молодой, идем, спихнем гондолу-то!" Вдвоем с Асеем они столкнули лодку на воду, собрали пожитки и пустились по реке. Асей — на носу, Койзмэн — на корме. Асей умел грести веслом не хуже Койзмэна. Зуёк держал карбас наперерез, обходя плывущие то врозь, то сплоченно бревна мачтовой сосны где нибудь наверху шведы рубили лес. На том берегу лумболы, средь камгей, виднелся такой же закопченый пырт, кой-как срубленный, с пологой крышей, засыпанной землей… Около пырта вверх коргом тоже лежал шитый вицей карбасок. Лодка уткнулась в берег. Асей выскочил на камни и, подтянувши карбас, стал выплясывать на берегу, выкрикивая что-то в ту сторону, где, можно было предполагать, за горами на тралере Толстый Джонни, хватившись кока, и Бодряной — зуйка, бранят их последними словами…

Койзмэн сказал Асею:

— Хоть ты и ловко, а погодь плясать. Еще упакаешься!

Он знаком пригласил Асея к карбаску, лежавшему на берегу, и предложил стащить его к вод"…

Кок Асей в недоумении. Зуёк Койзмэн показывает ему на ту сторону лумболы, где на берегу чуть виден покинутый ими пырт.

— Туда! Понял или нет? Туда!

Кок Асей решительно трясет головой: ни за что! Он изумлен: зачем Койзмэну понадобилось обратно? Зуёк напрасно просит его помощи, тащит за руку, толкает. Наконец ударил. Ах, так! Асей снимает куртку. И Койзмэн в отчаянии ударил оземь своей шапкой и засучил рукав. Поднес кулак к носу Асея и сказал:

— Ну! держись, выдра!..

Мальчишки принялись тузить друг друга. У Койзмэна распухла и рассечена губа. У кока из носу показалась кровь…

— Постой, — сказал Койзмэн, вдруг схватив кока за руку, — я тебе растолкую…

Он вспомнил первый разговор с Асеем на берегу фьорда. Берет палочку, ищет место, где меж камней слежался ровно намытый рекой песок и чертит на нем реку — на берегах два пырта, около каждого пырга по лодке; потом зачертил все и снова нарисовал реку — на каждом берегу по пырту и около одного две лодочки, а у другого, на противном берегу, ни одной. Около этого пырта Койзмэн изобразил человека с поднятыми вверх руками и широко раскрытым ртом.

— Понял? Он ругает. Кого? Тебя, окоём ты эдакой… Как ему перевезтись-то. Ежели каждый станет, как ты, и попадки не будет: сам переехал, а другим ладно?! О себе тольки и думать, семя крапивно! Чтоб тя икота немая взяла! Гондельер ты эдакой!

Кок Асей ударил себя по лбу ладонью и, пожав руку зуйку, кинулся сталкивать к воде опрокинутый на берегу карбасок. Столкнули. В углу пырта, под кучей мха, они нашли два весла. Привязали карбаски в хвост один другому; отвели карбасок на буксире на тот берег; один вытащили и опрокинули кортом вверх: спрятали в пырте подо мхом два весла, и на втором карбаске в третий раз переплыли лумболу. Когда пристали к берегу близ пырта и вытянули на берег и этот карбас, Койзмэн сказал Асею:

— Теперь пляши! Понял? А то еще загадка есть, как в одной лодке козу, волка да капусту перевезли. И чтоб никто никого не с‘ел. А ты бы тут, поди, паровой паром поставил? Упакался? И плясать не охота? Небось пудингу захотел? Давай кашицу варить.

Вечерело. Набрав по берегу плавуна, мальчишки развели в пырте огонь. Когда вскипела вода, зуек всыпал в кипяток горсть крупы. Жидкую кашицу черпали кружкой по очереди.

Койзмэн, уподобляя себя деду Бодряному, хмуря брови, ворчал, пока Асей прихлебывал кашицу:

— Гляди теперь — там карбас и здесь карбас. С какого берега ни приди, — пере-везешься. Тольки придется три раза ездить. У нас нет другого способа. Тут, брат, гондельеров нет. Это у вас там в Англии поют, — и Койзмэн, кривляясь, пропел из старинного романса: "Гондельер молодой, взор твой полон огня!"

Переночевали в пырте. Теперь у очага клевал носом кок Асей, а Койзмэн зарылся в мох с головой от комаров и сладко посвистывал и чмокал во сне на зависть коку: Асея донимали комары. Огонь на очаге то и дело погасал. Но в свой срок из-за горы, загорелось солнце, одев реку в золотую рябь по голубому полю.

Рано утром кок с зуйком покинули ночлег. Когда Койзмэн стал надевать на плечи котомку, кок хлопнул его по плечу и, что-то говоря, потянул котомку к себе…

— Чего еще? Опять? Нести хочешь? Дак ты опять куда-нибудь вниз тормашками. Где твой чемодан-то? Пипку куда свою девал?

Кок Асей приложил руку к сердцу, потом ко лбу и знаками и рук и ног уверял Койзмэна, что он теперь уже ни за что не отстанет…

Койзмэн отдал ему котомку, помог надеть и сказал:

— Ну, иди вперед!

— Москов? — спросил Асей.

— Ладно там, Москов. Ты уж кувыркнулся разок. И буде. Иди — крупы-то у нас осталось на три выти — да чаю на заварку. Все на тебя споил да скормил. Где чемоданчик-то?

Тропинка шла, вияся, то над лумболой, то поднимаясь лывинкой средь пахт на тундру. Солнце чертило по небу новый круг. Горы вздымались каменными волнами все выше — будто крепчал шторм в этом каменном океане. Тихие лумболы, где река, стесненная где-то впереди горами, напоминала озеро, сменялись то шумно-пенными порогами, то певучими падунами; бревна, плывущие врознь по реке с гор, казались спичками. Настала полночь. Но солнце только прочертило по горе нижним краем, прокатилось по ней красным огненным колесом, не западая.

— Море! — указал рукой в ту сторону Койзмэн и по-английски прибавил: "sea".

Кок Асей из-под руки долго смотрел в ту сторону и видел под тускло пламенным колесом солнца только взбаломученный гранит.

На высоте, где стояли мальчишки, веял свежий льдистый ветерок от норда, но Койзмэн остановился тут на ночлег, под открытым небом, — внизу спать не дали бы комары. Мальчишки приютились от ветра в расщелине скалы на солнце, плотно прижались друг к другу и уснули.

День снова шли тайбалой. У кока башмаки, а у зуйка сапоги были к вечеру разбиты о камни… Ноги стали пудовыми и отекли. Крупы осталось на одну выть. Выпили последнюю заварку чаю, раскусив пополам последний кусок сахару. Вторую ночь провели также на вершине и снова шли тайбалой целый день. Река ниспадала к океану, широко шагая ступенями порогов и водопадов, а берега ее делались все обрывистей, мрачней и выше.