Павел Шрут - Носкоеды

Черный галстук, черный костюм и черные туфли означали, по-видимому, очень ответственные похороны.

А значит, и ему нельзя оставаться в стороне.

Тайной дорогой добрался он до трамвайной остановки, втайне же доехал с Эгоном до крематория и там затерялся в толпе.

Никогда он еще не видел столько наглаженных брюк и начищенных ботинок.

А когда все мужчины расселись, поддернув брюки, ему показалось, что он попал на показ мод.

Как зачарованный, он шел вдоль носковых рядов. Все они были высшей марки и сделаны из наилучшего хлопка.

Да, подумал Хихиш, такого у нашего пана Ли Ку не купишь. А как бы они пошли Эгону!

Тем временем камерный оркестр настроился, и пан Варжинец заиграл соло. Он играл так прочувствованно, что носкоед расстрогался, и искушение на минуту отступило.

Когда же начали читать стихи — что тоже было очень трогательно — Хихиш не удержался.

Он высмотрел себе черный носок с серебряной нитью.

Носок словно лежал на блюдечке.

Владелец носка по такому важному случаю надел новехонькие лакированные туфли. Это было ошибкой с его стороны.

Новые туфли ужасно жали. Первое время он только шипел сквозь зубы от боли, но поскольку легче не становилось, он развязал шнурки — а потом и вовсе незаметно разулся.

Хихиш выбрал левый носок. И одним движением сдернул его с ноги, как шкурку с банана.

Хозяину остался один носок, против чего он не возражал, поскольку пребывал в полном неведении о происходящем.

Когда начали произносить надгробные речи, Хихиш двинулся дальше. Взгляд его упал на черный носок с бордовой каемкой. Просто глаз не отвести!

Хихиш понимал, что в этот раз придется потрудиться. Изумительный носок облекал ногу молодого человека, который ни секунды не сидел спокойно. Он то и дело смотрел на часы и поочередно притоптывал то правой, то левой ногой.

Этим нужно было воспользоваться!

Хихиш дождался, пока молодой человек скрестил ноги под лавкой, и ловко стянул мокасин вместе с носком.

Обворованный бизнесмен в недоумении уствился на свою босую ногу. И издал жалобный вопль.

Дамы в зале, услышав этот всхлип, решили, что пора оплакивать покойного, и разразились рыданиями.

Хихиш не обратил на это никакого внимания и преспокойно вышел из крематория.

У выхода он положил ненужный мокасин на розовую клумбу и побежал домой…

Пан Варжинец воротился только к ночи. В этот раз он пошел выпить пива с коллегами после похорон.

Они обсудили все на свете, но больше всего разговоров было о сегодняшнем переполохе в крематории.

— Один вдруг оказывается без носка, а другой вовсе босым! И это на государственных похоронах, господа! Что вы об этом скажете?! — громко возмущался первая скрипка.

Пан Варжинец сказал, что он знает, кто виноват, но ему все равно никто не поверит.

А дома подозрения подтвердились.

На подушке его ожидал черный носок с серебряной нитью, а рядом — другой, с бордовой каймой.

Из шлепанца под кроватью торчал свернутый лист бумаги. Кто-то написал на нем вкривь и вкось:

Носкоеды отличаются от людей меньше, чем может показаться на первый взгляд. Они так долго жили с людьми (хоть те о том и не знали), что переняли много людских качеств.

Как хороших, так и самых скверных.

Но даже самого лучшего из носкоедов невозвозможно отучить красть носки. Что мы только что и видели на примере Хихиша.

На носки друга он больше не посягал, но ему и в голову не приходило, что кража носков из крематория — просто-напросто дурной тон.

Можете втолковывать ему это до бесконечности — он все равно не поймет.

Это как с почтовыми голубями. Можно обучить их доставлять сообщения, и они никогда не собьются с пути. Но почему нельзя гадить на голову бронзовой статуе известного писателя посреди города — этого ни одному голубю не понять.

Если это вам понятно — вы поймете и Василу.

Носкоед Васила от природы был добряком. Но с малолетства вдвое превосходил сверстников и ростом, и силой.

А потому и есть ему хотелось за двоих. Тем более что в местах, где вырос Васила, зима продолжалась почти круглый год. А о носках и речи не было!

Местные жители ходили в лаптях или обмотках. Это было неудобно и несъедобно, но привыкли и люди, и носкоеды.

Только Васила еще мальчишкой все ворчал и грозился взять да и удрать из дому.

И в один весенний день так и сделал.

Прячась в грузовиках и железнодорожных вагонах, к началу лета он добрался до столицы.

Васила был счастлив! Он стоял посреди огромной площади и глазел на золотые купола какого-то храма — как вдруг его пнула нога в остроносом ботинке.

Нога была в полосатом носке и принадлежала Вовке Щеголю.

Тогда-то Васила впервые в жизни увидел настоящий носок.

Эта минута решила его дальнейшую судьбу. И Васила от своей судьбы — и от Вовки Щеголя — не отсупал ни на шаг.

Васила пошел за Вовкой — до большого дома на площади. Он устроил себе жилище в стене, за потайным сейфом, и скоро выяснил то, о чем не знала даже полиция: Вовка фарцевал фирменными носками, и с большим размахом.

У него дома был целый склад краденых заграничных носков.

Сортировку товара и все сделки Вовка вел дома — в перчатках. У него была целая сеть тех, кто воровал для него носки и продавал их из-под полы.

А Васила все видел и всему научился.

Он знал столько, что сам мог бы открыть подобную носкоедскую фирму, но его это не привлекало. Сидеть в тепле и изображать шефа было не по нем.

Ему нравилась суровая уличная жизнь, подвальные норы и притоны, где он всегда мог встретить таких же, как он сам.

Носкоедов из худших человеческих семей. Мерзавцы и негодяи, на слабых они нападали поодиночке, а на сильных наваливались всей толпой.

Вот из таких-то сорвиголов Васила и сколотил себе шайку. А потом Падре позвал их и пообещал им работенку.

Но одно качество у носкоедов врожденное. Уж ему-то они никак не могли научиться у людей. Это верность.

Каждый носкоед верен своему домохозяину и остается с ним в печали и радости.