Алексей Глебов - За журавлями

За окном кружились снежинки.

Лиза надела шубку, взяла санки и пошла во двор кататься с горки.

— Лиза, Лиза! — кричали ребята. — Прокати нас!

— Уходите, — сказала Лиза. — Это мои санки.

Ребята отошли.

Вскоре на горку пришла другая девочка с санками. Нос у нее был курносый, весь в веснушках.

— Маша! Маша! — закричали ребята. — Прокати нас!

И Маша по очереди прокатилась со всеми ребятами. Прокатила и закутанного толстого маленького Володю. Он гулял во дворе с бабушкой.

Когда Маша и Володя, смеясь, съехали с горки, Володина бабушка сказала:

— Хорошая ты, Маша, добрая… И глаза у тебя красивые… синие…

— Я тоже красивая… У меня тоже глаза синие, — сказала Лиза и посмотрела на бабушку.

Но бабушка ничего ей не ответила.

Поезд подходил к большому городу.

Пассажиры дремали, а мы с дочкой Танюшей, облокотись на маленький столик, смотрели в окно… Там, вдалеке, в густой синеве вечера, перемигиваясь со звездами, мерцали огни. Россыпь огней.

— Ночные огни! — подойдя к нам, с какой-то тихой торжественностью проговорил наш попутчик, пожилой, седеющий в висках мужчина. — Ночные огни!

— Подумаешь, электричества не видели, — зевнув, бросила его спутница, молодая красивая женщина.

Мужчина усмехнулся… Всю дорогу он ехал молча.

Евдоким — пастух. Летом, когда начинаются школьные каникулы, в подпасках у него ходит Лешка. Уже с апреля, выгнав скотину на только что проклюнувшуюся зеленую травку, Евдоким начинает скучать по Лешке. Увидав его с портфелем на улице, спрашивает:

— Долго ль портфелю таскать будешь? На-ка стрельни вот разок, нынче новый сплел, — и Евдоким протягивает Лешке длинный кнут со старой лоснящейся, будто костяной, рукояткой.

Лешка кладет портфель на пригретую весенним солнышком, уже теплую землю и, лихо развернув кнут, громко щелкает.

— Ловко! — радуется Евдоким. — Овсянки на вырубки прилетели, — подзадоривает он Лешку. — Два гнезда знаю… Поют по утрам! — Евдоким закрывает глаза и улыбается, будто слушает пение овсянок.

Растревоженный Лешка берет портфель и нехотя плетется домой учить уроки. Он знает, что, не перейди он в следующий класс и получи хоть одну переэкзаменовку на осень, мать ни за что не пустит его летом к Евдокиму.

Прошлым летом в нашей полутемной кладовой поселились пауки. Всех их я разорил, только одного оставил — Тимошку. Тимошка жил в самом темном углу, и мы подружились.

Когда мамы дома не было и мне становилось скучно, я разговаривал с Тимошкой.

— Сидишь? — спрашивал я и тихонечко дул на паутину.

Почуяв, что паутина шевелится, Тимошка, как акробат, спускался откуда-то сверху и смотрел: не запутался ли кто в его сетях? Но там никого не было. Обидевшись, он снова поднимался по канату-паутинке вверх.

— Голодный небось? — спрашивал я.

Тимошка молчал.

— Сейчас накормлю. Вижу, что голодный.

Я бежал на скотный двор, ловил мух и бросал их на паутину. Несколько мух запутывались. Довольный Тимошка мигом спускался, и начинался пир. В кладовке слышались монотонные мушиные песни.

«Молодцы мы с тобой, Тимошка, — думал я. — Мух истребляем…»

Но однажды, когда в Тимошкиной паутине запуталась заблудившаяся пчела и он изготовился было начать трапезу, я рассердился на него.

— Ах ты, буржуй, — сказал я ему. — Трудовую пчелу мучить собрался… А ну, марш наверх — лезь по своему канату, — и прогнал. А пчелу распутал и выпустил.

Обиделся на меня Тимошка — целый день к своей сети не спускался, хотя я отчаянно и дул на нее… На следующее утро я поймал ему муху, и мы помирились.

Вовке четыре года.

— Ты кто такой? — спросил я.

Вовка растерялся сначала, а потом сказал:

— Я лазбойник… Вот кто я, — и, наставив на меня самодельное ружье-палку, скомандовал:

— Луки ввелх!

— Может, ты охотник? — попробовал я направить Вовку на путь праведный.

— Нет, лазбойник… Луки ввелх!

Хотел я пристыдить Вовку, да не стал. Пусть себе лет до пяти в разбойниках походит…

В Артеке купаются отрядами. В воде многолюдно: смех, крики… Вот из-за Медведь-горы показался небольшой парусник. Легко покачиваясь на волнах, он проплывает вдоль пляжа, и кто-то из ребят читает стихи: «Белеет парус одинокий в тумане моря голубом…» А море и вправду голубое, оно почти как небо. Только узкая сверкающая дорожка отраженного солнца уходит далеко, к самому горизонту. И кажется, что вся она посыпана мелкими кусочками битого зеркала. Посмотришь — слепит глаза.

— Я первый раз вижу море, — говорит мальчик-казах, сидящий со мной на берегу. — У нас в Джамбуле много солнца, но нет моря… Когда я поеду обратно домой, то захвачу его немножко с собой… в бутылке, — смеется он. — Покажу нашим ребятам морскую воду и расскажу — какое оно, Черное море.

Однажды бабушка говорит моему старшему брату Саше:

— В сарае, Саня, что-то неладное… Уж не хорь ли, проклятый, там завелся? Третья курица пропадает.

Решили мы с Сашей поймать хоря и начали мастерить ловушку. Напилили досок, сколотили из них ящик, сделали в ящике блок с крючком. Ловушка получилась вроде большой мышеловки: потянешь за крючок — и дверца захлопнется.

Зажарила бабушка кусок мяса, укрепили мы его на крючке, для приманки, и отнесли в сарай.

Приходим на следующий день в сарай и видим: дверца ловушки захлопнута.

— Попался! — говорит Саша. — Сейчас мы его вытащим! — И послал меня к бабушке за мешком.

Принес я мешок, и мы надели его на ловушку. Только открыли дверцу: хорь как выскочит из ящика! Чуть мешок не порвал! Завязал Саша мешок, перекинул его через плечо и понес домой. Идет он, а я рядом бегу, радуюсь, что мы хоря поймали. Подошли к дому, сбросил Саша мешок, а из него: «Мя-у!»

Развязали — а там наш кот! Спирька.

— Ишь, ирод, на мясо польстился, — смеется бабушка.

Рассердились мы с Сашей на кота и заперли его в чулан. А сами пошли в сарай и поставили ловушку снова.

По утрам дядя Кузя подметает наш сквер. В тенистых аллеях никого нет. Хозяин здесь дядя Кузя.

А в голубом небе блестит солнышко. Оно просовывает свои золотые прутики сквозь зеленые листья и помогает подметать дяде Кузе.

Так и работают — дядя Кузя и солнышко.

У моря два брата: Юра и Вадик. Юра стоит у мольберта, всматриваясь в даль моря. Волны поминутно меняют свои краски. Оли то зеленые, то чуть синеют, то становятся розовыми от заходящего за горизонт солнца. Юра сосредоточенно работает кистью. Он нервничает, ему никак не удается поймать всех красок моря…

И вдруг: