Татьяна Пономарева - Трудное время для попугаев [сборник litres]

В машине тепло, а снег на улице почти без промежутков – просто белый воздух, холодный и белый. Сижу и чувствую, как внутри помимо моей воли что-то тихонько отмирает, что-то очень нужное, и я даже еще могу сама вмешаться, приостановить, но мне уже все равно…

– Боюсь, вам с мамой обоим придется прощать друг друга!

Он оторопевает, как-то вжимается в куртку.

– Не понял, – говорит наконец. – Она что… не одна? У нее кто-то появился? За это время?

– Ну, пап, это уж разбирайтесь сами!

Я открываю бардачок и закидываю туда замшевый футляр. Выхожу из машины и иду вдоль набережной. Во мне играет злая музыка. Он не догоняет меня.

Домой я возвращаюсь в двенадцатом ночи, промерзшая и безразличная ко всему. Открываю своими ключами. В прихожей мама.

– Где ты была? – спрашивает, глядя на меня как-то странно. – Хоть который час, знаешь? И… это что, правда? Ты действительно отцу такое сказала?

Я киваю: конечно. И тут же слышу громкий сухой шлепок у своего уха, сначала слышу, а потом чувствую. Такого еще не было. Прихожу в себя и киваю опять, и сто бы раз кивнула, и тысячу, лишь бы вытрясти из замерзшей башки пульсирующую головную боль.

– Ты права, мама, прости! Но все равно, это не выход…

– Ей-богу, ну что ты делаешь, успокойся. – Папа запоздало хватает маму за плечо.

Я раздеваюсь, щека пылает.

– А ты врушка, – говорит мне отец примирительно-сурово, но уже что-то пожевывая.

– Еще бы! – соглашаюсь почти с восторгом. – Хочешь, научу? Это просто, как иностранный за две недели под гипнозом…

Я ухожу к себе в комнату, плотно закрываю дверь. Кажется, есть такая команда у подводников: «Задраить люки. Начать погружение!» Я готова, у меня стопроцентная готовность.

Отец появляется почти тут же, садится на диван, берет в руки Пиму, моего облезлого медвежонка, и наблюдает, как я вожусь в ящике письменного стола. Как ни в чем не бывало говорит:

– Кстати, на следующей неделе приедет Вавич.

– Ага, – отвечаю. – И привезет собаку.

– Ты знаешь? Откуда? – удивляется отец.

Но мама уже стоит в дверях, зовет ужинать.

Тетя Лида работает в фотостудии, если так можно назвать забегаловку с расшатанными стульями на углу Оптического проезда и улицы Генерала Савельева. Это близко. Поэтому она, как закончит, сразу к нам. Она приходит и приносит пирожок. Без него она ну никак – не пирожок, а пароль какой-то! Иногда ее пироги бывают пышными, с щедрой начинкой, а иногда напоминают папину кепку, свалившуюся с полки и пролежавшую год под пачкой старых газет.

– Сегодня опять полно снималось на зарубежные паспорта. Уезжают… – говорит тетя Лида и, вздыхая, поглядывает на железную дорогу за нашим окном.

– Да пусть, тебе-то что! – отвечает мама. – Кто Родину любит, тот останется. Я вот, например, никуда не уеду, и ты… Да чего об этом! Пусть, Лид. Ну их! Нам же больше перепадет…

– Ну и чушь вы мелете! – не выдерживает папа.

Он в прошлый раз при мне зарекался встревать в их разговоры да и вообще находиться в комнате, когда они разводят свои тары-бары. А тут, как видно увлекшись, проворонил момент, подзастрял на диване со свежим «Эхом планеты». Папа любит этот журнал, как уткнется в него – не отложит, пока не дочитает. И вдруг он пустил этот свой журнал по косой, куда-то мимо тумбочки, посмотрел на маму, как на закоренелую двоечницу:

– Да с чего это вдруг вам перепадет! Кто работать-то будет?.. Утечка мозгов – знаете, что это?

Тетя Лида с мамой обиженно замолкают. В ответ на такой неласковый выпад мамина швейная машинка берет предельные обороты. И в то время, как мама левой рукой еще освобождает от нитки сшитую наволочку, правой рукой она уже подтягивает из слоеной стопки следующую, незастроченную. Законченный продукт с заготовкой, благодаря маминой сноровке, никогда, сколько ни лови, у никелированной лапки движка не встречаются. Они уже как бы в разных сословиях, и мама строго следит за тем, чтоб какая-то заготовка не уравнивала себя с новым солидным изделием. Мама – надомница, у нее время – деньги. Она строчит с утра до вечера и уже давно приноровилась шить и разговаривать, шить и смотреть телевизор, шить и говорить по телефону… Стрекот машинки – привычный фон нашего существования, и когда он вдруг прекращается, становится пусто, как будто вынесли половину мебели. Так что маме и обижаться не надо как-то там специально, она просто с головой уходит в работу. А тетя Лида мучается молчанием. От нечего делать она отворачивается к окну и долго провожает взглядом очередной состав, волокущий за кордон ее непутевых клиентов.

– Ребеночка сегодня приносили – хорошенького! – прерывает она наконец паузу, нащупав наугад миролюбивую тему и косясь при этом на папу.

У нее, кто не уезжает, все хорошенькие. Лица – как у Михайлы Ломоносова в послеобозный период расцвета его гения. И как она умудряется всех изображать такими упитанными? Не иначе как на технологию процесса влияют ее патриотические настроения. Так что для любого самого худого лица она может найти такой ракурс – хоть проси путевку в институт лечебного голодания.

Тетя Лида – старая дева. Но она не старуха. У нее гладкое, без морщин, лицо и большие серые глаза с темным ободком по краю радужки. Наоборот, она – настоящая дева, очень похожая на ту, что скачет на сером волке вместе с царевичем через леса и горы… Есть такая картинка в русских народных сказках. Только тете Лиде почему-то не повезло ни с царевичем, ни с волком: никто ее не выкрадывал и даже по-настоящему не пытался жениться. Был майор, любитель армейских анекдотов, но тетя Лида не выносит пошлости, и майор вскоре отправился искать отзывчивых слушательниц в другом месте. Потом как-то у нее возникла длительная переписка с одесским брадобреем – так его называл папа. С ним она познакомилась на пароходе «Камчатов» во время круиза по Черному морю, ну, не совсем круиза, так, небольшая экскурсия… Одним словом, этот брадобрей даже брал международные призы на конкурсах парикмахерского искусства. Но однажды тетя Лида вместо его письма получила конверт с мятой трешкой, на которой наискосок было написано: «Примите за услуги по развлечению моего супруга». Тетя Лида принесла показать эту трешку маме и долго горестно вздыхала, крутя ее в руках и так и сяк, пока мама не выхватила злосчастную купюру и не разорвала ее в клочья.

Почему ей не везет? Может, потому, что она какая-то несовременная? Угораздило человека родиться с такой устаревшей красотой, которая раньше ценилась, а теперь не смотрится. Да еще одевается она так… Нет, нормально, в общем, но во все такое теткинское, безликое. А эта прическа – кулак гегемона! Надо же так упрятать роскошную до пояса гриву! Хоть бы раз пошла в салон, посоветовалась.