Татьяна Пономарева - Трудное время для попугаев [сборник litres]

– Я знаю, он меня тренировал: «слушам» – слушаю, «гледам» – смотрю… Можно понять, я не про это.

– А пусть он тоже учит русский, теть Лид. Вы бы тогда по очереди, день на одном языке, день на другом.

– Ему не надо учить: он его знает с детства. Есть, конечно, акцент. Да нет, тут вообще – все меняй, привыкай заново, да как еще все сложится, тоже неизвестно, а то позора не оберешься.

– Какой позор, Лид? – удивилась мама. – Тебе что, пятнадцать лет? Ну не понравилось бы – вернулась. Подумаешь! Хоть посмотрела бы, как люди живут. А может, еще сама зажила б знаешь как! С виду, я смотрю, нормальный мужик… Так, конечно, не угадаешь, сначала они все хорошие. А может, все обошлось бы! Видишь, он тебя все-таки всюду приглашал, тратился – значит, не жадный. Потом, свой дом, да еще двухэтажный.

Мама так широко взмахнула рукой, утверждая жестом объемы, что сбила со стола стопку готовых наволочек. Они посыпались вниз, я полезла за ними, увидела тети-Лидины ноги в разношенных туфлях с пряжками. Из одной пряжки торчал травяной ус, то ли она его подцепила, пока шла через пустырь, то ли это единственное, что осталось от ее романтической ночной прогулки. Не важно, откуда он взялся, но именно он окончательно убедил меня, что все это с тетей Лидой действительно произошло и она бродила неведомыми тропами, такими нехожеными, что это была не прогулка, а продирание сквозь заросли, но не столько буйных трав и репейника, сколько старых привычек, ожидаемых подвохов и возможных последствий непредсказуемых перемен. А тетя Лида давно наладилась ходить пусть и в одиночку, но по утоптанной дороге, по которой, не напрягаясь, можно пройти даже с закрытыми глазами.

– Глупо как-то! Не обижайся, Лида, но мне кажется, ты начудила. Хоть бы зашла, посоветовалась. Когда не надо, так ты здесь…

– Паш! – оборвала мама.

– Ну, я хотел сказать, о ерунде вы часами мелете, а такое дело… как можно? Не понимаю… С ним бы зашла, познакомила. Мы что – чужие тебе?

– Я хотела. Просто подумала: вот всё говорили про других, а сама…

– Чего говорили-то, кто помнит?

– Ну, про утечку мозгов…

– Господи, Лид, – взвился папа, – к тебе-то какое это имеет отношение?

Тетя Лида открыла рот, но тут же забыла, что хотела сказать.

– Я в том смысле, что ученых наших, физиков-ядерщиков, актеров там, потенциал страны… А мы – ты, я, Томка – обычные люди! – пытался выкрутиться папа, надеясь, что стремительное жертвенное зачисление им даже себя самого в скромный ряд малоценных для державы граждан погасит мамино возмущение и, возможно, новый поток тети-Лидиных слез.

– Вообще верно, – согласилась мама, приняв редкую и полновесную папину жертву и даже как бы не заметив при этом, что и от нее отщипнули кусочек, – надо было такое решать вместе. Тебе что, каждый день делают предложения?..

– Он что, на машине приехал? Какая у него марка? – перебил папа.

– Откуда я знаю. Здесь ездил на машине, обратно должен был поездом.

– Ты бы хоть адрес взяла, ей-богу! Может, я бы в гости съездил. Плохо ли, месячишко на море в человеческих условиях. Могу я месяц отдохнуть, если уж вам ничего не надо?!

– Паш! – прикрикнула мама.

Папа вышел из комнаты, хлопнул в коридоре дверью. Было слышно, как он на лестнице, прикуривая, чиркал спичкой. Все это время я не могла дождаться, пока он выйдет. Мне хотелось поподробнее порасспрашивать тетю Лиду, какой у ее знакомого голос, характер, как он себя вообще ведет… Но папа вышел, а мы с мамой сидели и молчали, и тетя Лида сосредоточенно терла пальцем стеклышко на циферблате своих часов.

– Ладно, Лидочка, – сказала мама через некоторое время. – Не поехала, значит, не судьба. Еще неизвестно, как было бы там. Здесь заболела, чего случилось – все же среди своих. А там думай, как еще к этому отнесутся. Больная не больная, а дом убрать нужно: попробуй ее, эту двухэтажную махину, обегай даже с пылесосом, я про остальное уж и не говорю. Да еще раз свой дом, то и огород. Посмотрел на тебя: женщина крупная, с виду сильная, здоровая – плохо ли? На нас, только зазевайся, всю жизнь пропашут и спасибо не скажут.

– Да не потому я, Том. – Тетя Лида оглянулась на дверь. – Я этой работы не боюсь, ты знаешь. Просто подумала: так сразу, ни с того ни с сего, все менять, я же не девочка – взять и все бросить… Квартиру ждала-ждала – получила наконец. Только обставилась…

Мама вздохнула, как видно молча соглашаясь. У меня все это не укладывалось в голове!

– Теть Лид, но ты хоть сама влюбилась в него?

Она смутилась, покраснела, будто я спросила о чем-то неприличном, например, не крадет ли она огурцы в овощном магазине, когда отворачивается продавец.

– Слушай, – возмутилась мама, – это уж слишком! Брякаешь что ни попадя, соображение надо иметь!

– А чего такого я спросила? Это ж естественно.

– Иди, картошки вон на ужин начисти. У вас все естественно! Бесстыжие, совсем обалдели, по телевизору с голыми задницами!..

Почему-то иногда приходится отдуваться за все поколение. Но если честно, я не обращаю внимания на мамину страсть к обобщениям и никак не реагирую на то, что из меня пытаются слепить какого-то там представителя. Я ухожу, потому что теперь при мне они все равно ни о чем таком говорить не будут и главного я не услышу.

– А ты не расстраивайся, – говорю папе, застав его, печального, на кухне. – Съездишь еще, было б желание. Главное, держись меня!

Постепенно все улеглось и пошло по-старому. Тетя Лида забега́ет после работы, приносит пирожок. Только теперь она не говорит о зарубежных паспортах, они для нее как бы не существуют. Так, о всякой всячине, пока я околачиваюсь рядом. Но стоит мне в другой комнате заскрипеть стулом у письменного стола, они с мамой вприпрыжку возвращаются к тети-Лидиным похождениям. А я, основательно поскрипев, на цыпочках пробираюсь в коридор и терпеливо жду, пока из маминого и тети-Лидиного шепота начнут выпадать, как неосторожные парашютисты, сначала отдельные слова, потом обрывки фраз, по которым при желании можно уже о многом догадаться. В конце концов они устают шептаться, теряют бдительность, и я в награду за долготерпение слышу, как в десятый раз обмусоливается какой-нибудь эпизод, прикидывается, правильно ли тетя Лида сказала то-то и то-то или все же надо было так-то и так. Еще им бывает ужасно жаль, что тетя Лида, когда они ходили туда-то с ее болгарским другом, не сообразила про что-то там! Вот было бы здорово, считают они, если б она тогда догадалась и сообразила…

Вдруг, почти без паузы, каким-то кенгуриным прыжком, мама с тетей Лидой перескакивают на то, какой вязкой лучше вязать новый берет, стоит ли соглашаться на подписку по новым ценам и каким замечательным оказался новый отбеливатель, только от него страшная аллергия. Но азартнее и дольше всего они говорят о припасах: не вздулись ли банки с клубничным компотом, огурцами, помидорами, вишневым соком, облепиховым сиропом, черноплодной рябиной, щавелем, сливами, брусникой и всякой другой всячиной, распиханной по антресолям, холодильникам и самодельным балконным хранилищам. Они жалеют, что огурцы сделали по новому рецепту – соблазнились! А старый лучше. В черноплодку переложили вишневого листа, а куда-то там не туда попал чеснок…