Татьяна Пономарева - Трудное время для попугаев [сборник litres]

Впрочем, их класс, как любое сообщество, имел своих лидеров, народную массу и отверженных, но это – если взглянуть с высоты птичьего полета, по крупному, так сказать, счету. Конечно, официальные лидеры Бутова и Фирсов, в праведном гневе вздымающие грудь на комсомольских и прочих собраниях, не сбрасывались со счетов: они взывали – и им внимали. Но высота волн, которую предстояло одолеть, чтоб добраться, прибиться к лучшему берегу, пугала сухопутные души одноклассников, и они, с умеренной страстью одобрив очередную затею, разбредались тихой сапой по своим земельным наделам, и лишь мелькали из-за ограды поля их фермерских шляп.

Были среди них и одиночки – принцеобразный, прямо-таки снисходивший до присутствия в классе Игорь Бещев, по прозвищу Бес. А также парочка отверженных – Гирев и Мокреева, прибывших по очереди на второй год и состоящих на учете в милиции. Мокреева выглядела явно старше других девчонок, и если бы не школьная форма, которую она, кстати, после уроков в туалете тут же меняла на партикулярный наряд, то она вполне могла бы сойти за члена какой-нибудь проверочной комиссии из министерства. А Гирев был никакой. Он, с лицом вечного человека, состарившегося в детстве и навсегда потерявшего возраст, смотрел бесстрастными глазами; сжимался, когда его били, как-то автоматически отмахиваясь; получал от учителей благотворительные «уды»; ритуально выслушивал призывы «подтянуться» и «подумать о будущем», честно силясь понять, что от него хотят… И вообще смахивал на музейный экспонат, выпавший из коллекции какой-нибудь внеземной цивилизации, которая в гротескной форме запечатлела человеческие типы, а Гирева выбрала как эталон серости и безликости.

Бес был бес! Племянник известного композитора, старого и одинокого, обещавшего Бесу ко дню его восемнадцатилетия сумму с четырьмя нулями, если он поступит в университет, Бес мог спать спокойно, не опасаясь за судьбу обещанной дядей упитанной суммы. Учился он с блеском, как будто все положенные с первого по десятый знания давно свили себе гнездо в его совершенной кудрявой голове и теперь он только выпускал их, как почтовых голубей, по первому требованию предметников. А так как Бес не терял времени на «усваивание, закрепление и прорабатывание материала», он шел дальше других в изучении человеческой психологии и исходящей из нее логики поведения. Разминаясь, он постепенно овладел тонким искусством перекрестной травли: сшиб носами Маслова и Кнорре, спокойных, ручных, домашних мальчиков. И, закрутив вокруг них легкий, однако с перспективой развития смерчик, незаметно втянул в это кружение по крайней мере полкласса. Но и он же помирил Шевлюгу и Кротова, считай – кота и мышь, помирил, как склеил бээфом.

Бес был одинок, хотя вокруг него увивалось всегда человека три-четыре. Петелин, Юрков и Ващин числили себя в команде Беса. Он-то сам вряд ли так считал. Во время отсутствия кумира Ващин отраженно и слабенько, на уровне пародии, дублировал его диктаторские замашки, и, несмотря на то что все это выглядело достаточно жалко, все же и тут находились люди, готовые подчиняться и приносить в зубах тапочки.

Бес соседствовал с Устей по парте. Незадолго до конца второй четверти они поссорились. Не то чтоб поссорились: с Бесом нельзя было поссориться, как нельзя поссориться с квадригой на фронтоне Большого театра, – это такой же абсурд! Бес витал над ними всеми, бренными, и до их страстишек не снисходил – он их лишь изучал. Но тем не менее, когда он из внешнего кармана Устиной сумки достал… Нет, он не нырял по чужим сумкам специально, что он, жулик? Он тогда сделал это, не переступая или почти не переступая грань, почти не вторгаясь в чужие пределы! Просто карман Устиной сумки имел свойство оттопыриваться, предательски выдавая содержимое, с явной склонностью от него избавиться. Поэтому вполне возможно, что и в тот раз торопливо заброшенная Устей сумка покосилась и в отсутствие хозяйки беспризорный карман слегка отпихнул содержимое, ну и в том числе лягушонка Петрика. Петрик, Устин амулет, сохранился с еще дошкольных времен. Однажды, всей семьей гуляя в парке культуры, они выиграли его в чешском павильоне, бросая по очереди мячик в бегущие кольца. С мизинец величиной, нежно-зеленый, желтопузый, он всегда лежал в большом отделении, под тетрадками и учебниками, вдали от посторонних глаз. Тут же Устя сплоховала. Вытряхивая крошки со дна, она впопыхах сунула его в наружный карман, забыв о коварных свойствах этого кармана.

Ну, в общем, когда она вернулась в класс, Петрик, при помощи шариковой ручки щедро одаренный усами, трусами и русалкой на груди, одиноко возвышался на парте, привлекая дурацкие улыбки и советы немного дорисовать пейзаж.

Усте стало гадко и противно, как будто все это нарисовали не на Петрике, а на ней самой. Но она сдержалась. Спрятала лягушонка на дно, взяла пожитки и, ни слова не говоря, пересела на вторую парту к Резо. Резо, затравленно отъерзав сорок пять минут, быстренько переметнулся к Манухиной. Видно, не хотел привлекать к себе, даже случайно, острого экспериментаторского взгляда Игоря Бещева. И Устя осталась сидеть одна. А тут подоспели каникулы…

В первый же день новой, третьей четверти в класс пришел новенький. Верней, не пришел, а свалился, как крупный метеорит, вонзившись в класс через пять минут после начала математики и рухнув на свободное место рядом с Устей. Он был огромен, представителен и благоухал корицей.

– Почему ты опоздал? – спросила математичка Дарья Филипповна.

– Так получилось, медленно шел. Извините! – ответил новенький.

– Ладно, ты сегодня первый раз, постарайся больше не опаздывать!

Дарья Филипповна ценила искренность и за нее многое прощала.

Два урока Устя отсидела с новеньким, потом был иностранный по кабинетам, а потом – лыжи…

На другой день новенький пришел рано, поставил сумку и вышел в коридор. Устя тоже пришла пораньше, но заболталась со Светкой из соседнего седьмого «Г». А когда вошла в класс, увидела, что на ее месте лежит, поблескивая замками, аккуратный кейсик Беса, а рядом стоит сумка новенького. Новенький тоже вошел в класс и, тут же оценив ситуацию, предложил:

– Могу пересесть.

– Не суетись! – сказал, не отрываясь от газеты и не глядя усаживаясь за парту, Бес. – Сиди, где сидишь…

Новенький, благоухая корицей сильней вчерашнего, сонно посмотрел на Беса, потом на Устю.

– Я буду сидеть здесь, – сказала Устя.

Но Бес не шевельнулся: его целиком поглотила утренняя международная информация.

Секунды одна за другой, тяжелые, как дубовые колоды, медленно, но уверенно заваливали все пути к возможному компромиссу. Устя отчаянно и широко взглянула на новенького. И тогда новенький взял кейсик Беса и поставил на вчерашнее место. Надо же, запомнил, где тот сидел!