Валерий Попов - «ТИ-ВИ» (Рассказы о телевидении)

Срочное сообщение, — заговорил он. — Вчера группой туристов в лесу около поселка Большие Новые Филимонки была найдена, разрублена и увезена туша лося. Этот лось был оставлен егерями для потравки волков, мясо его было отравлено стрихнином. Повторяю, мясо лося отравлено. Всем, кто что-либо знает о судьбе этих туристов, срочно позвонить сюда, по телефону, — он посмотрел на стоящий рядом аппарат, — тридцать восемь-шестьдесят семь-сорок семь.

Сразу после сообщения Ярцев отключил свою студию, и на экране появилась надпись: «Мысль».

— Успели, — пробормотал Ярцев, — точно по программе.

Мы посмотрели через стекло туда, где сидел и ждал генерал. И вот наконец мы услышали — еле-еле сквозь стекло, — как там зазвонил телефон. Генерал схватил трубку, слушал, потом покраснел еще больше и начал кричать, широко открывая рот.

На экране был уже академик Печатников, излагал свои мысли насчет пересадки сердца, когда в комнате появился генерал, вытирая голову платком...

— Ну, слава богу, — сказал он, — они, туристы эти, как раз все вместе собрались. Уже варили. И стол уже был накрыт...

— Спасибо! — сказал он Сергею Ивановичу. — Большое спасибо! — Он стал трясти руку Ярцева.

Ярцев кивнул. Правую его руку еще тряс генерал, но левой он уже снял с телефона трубку, положил на стол и набирал очередной номер.

Я смотрел на Ярцева и вдруг понял: вот же он, этот человек, которого я так долго искал! Который всегда все знает, обо всем помнит и твердо и хладнокровно всем на ходу руководит.

Однажды мне студия даже приснилась. И почему-то в виде огромного яйца.

«К чему бы это?» — думал я, входя утром на студию и быстро проходя по коридору.

Сначала, если мне куда-то нужно было попасть, я долго блуждал по студии, однажды целый день на улицу не мог выбраться.

Но постепенно я привык, все понял и запомнил.

Главное в ней — чтобы в студию шум с улицы не проникал. Поэтому для защиты по краям всего дома сделаны простые комнаты — в них уличный шум весь и поглощается.

На первом этаже в этих комнатах, что идут по краю дома с внешней стороны, — костюмерные, там разные кафтаны, шубы висят, поддевки, бекеши, камзолы, фраки и комбинезоны — одежда для любого дела. (А кроме всего прочего, мягкая одежда лучше всего звук поглощает.) Еще на первом этаже гримерные, где гримируют, бутафорские. — в общем, все для обслуживания студии.

Второй этаж — самый технический. Во втором этаже, тоже по краю дома, кольцом, — режиссерские аппаратные (в одной из них я впервые с Сергеем Ивановичем встретился), кинотелепроекционные, где кино по телевизору показывают, видео-маг и съемка с кинескопа (телевизор снимается в кино).

Третий этаж — литературный. Все окна на третьем этаже — окна редакций. Через эти окна редакторы зазывают к себе авторов. Кричат: «Гражданин, зайдите, пожалуйста! Нет, не вы, а вот вы!»

Но краям четвертого этажа — столовая и фонотека (поел и музыку послушал).

И все это, как вы заметили, по краям.

Всю же середину дома насквозь, с первого этажа до последнего, занимают студии, в которых, собственно, и происходит самое главное.

На самом верху — чердак, в самом низу — подвал.

В общем, действительно получается яйцо: по краям скорлупа, которая и охраняет, и кормит ту жизнь, что идет в середине.

Однажды к Сергею Ивановичу подошел грустный молодой парень.

— Ну что, Ваня? — спросил Сергей Иванович.

Плохо, — сказал Ваня, — хвост мне отрубили.

— Ну ничего, — сказал Сергей Иванович.

— Нет уж, — сказал Ваня, — я этого так не оставлю.

— Что ж, — сказал Сергей Иванович, — сейчас будет летучка, разберемся...

Все собрались в большом зале. На трибуну вылез человек с черной повязкой на глазу, похожий на предводителя пиратов.

— Главный редактор программ, — сказал Сергей Иванович, — Кураев.

— Вот он, злодей, — прошептал Ваня.

— На прошлой неделе, — заговорил Кураев, — у нас с вами было тридцать часов вещания. Час вещания, как известно, с учетом работы аппаратуры и персонала, стоит сто семьдесят пять рублей. Так что в моих руках было целое богатство. Всего у нас шесть редакций, ну, и каждой я дал примерно по пять часов. Шесть на пять — тридцать. Надеюсь, все довольны?

Все в зале закричали. Каждый считал, что его обделили.

Вдруг в зале встал высокий старик с бантом на шее, красивой тростью и длинной седой гривой.

— Вольный сын эфира, — сказал Сергей Иванович, — так его у нас называют.

— Моя фамилия Полудин, — медленно начал он. — Я хочу сказать не о времени передач. Я сегодня скажу о времени репетиций. Мне недавно кто-то сказал, что моя передача, что была на прошлой неделе, в общем не понравилась. Ну и что? А разве она могла быть хорошей? Моя передача — новые стихи — имела всего три трактовых репетиции. Что можно сделать за это время, скажите?

— Позвольте, — сказал с трибуны Кураев, — я напомню вам «Правила подготовки передач». На передачи второй категории сложности, как ваша, полагается три трактовых репетиции. Все по закону. Просто отпущенное вам время надо использовать более интенсивно.

— Правила! По закону! — заговорил Полудин. — Для искусства не существует законов!

— Но подумайте, — сказал Кураев, — если вам дать больше, значит, другим достанется меньше. Потом, техника должна отдыхать. Для этого правила и существуют.

— Бюрократы! — закричал Полудин. — Буквоеды! Заслонились своими правилами! Когда я работал в театре оперетты, мы вершили высокое искусство и не думали ни о какой технике! А сейчас на телевидении мы все больше видим, как техника захватывает власть над искусством, мешает его свободному полету!

Я заметил, что многие глядят на Полудина с восхищением — какой смелый! Вдруг рядом вскочил Сергей Иванович и закричал:

— Не то говоришь, Федор, не то! Телевидение — не поле брани техники с искусством! Оно их союз!

Все опять закричали. Кураев стал стучать по кафедре.

— Еще вопрос, — продолжал он. — Каждый для своей передачи требует субботний вечер. Что тогда в остальные дни будем показывать? А?

Все опять закричали.

— Спокойно, — сказал Кураев, — у меня и так голова разламывается. Каждый притащит свою передачу на месяц вперед, и гляжу я на них, всех сразу, и хочется смеяться безумным смехом.