Валерий Попов - «ТИ-ВИ» (Рассказы о телевидении)

— Ну, — сказал он, — это не все. Полно еще и плюсов, и минусов. Взять хотя бы такой момент. В театре зритель тут же, рядом. Смешно — смеется, грустно — плачет, скучно — зевает. И сразу ясно — правится ему или нет.

А у нас? Разоряешься перед камерой, а в ответ ни звука. То ли смотрят разинув рты, то ли давно телевизоры повыключали — неизвестно.

Это как в древности египтяне устраивали пляски перед сфинксом, а он лежит себе, смотрит, и по лицу его ничего не понять.

Вот и зритель для нас — тот же загадочный сфинкс.

Потому особенно приятно, когда сфинкс скажет что-нибудь. Например, по телефону позвонит: понравилось, мол, спасибо.

И все шло хорошо, только мама стала говорить, что вот каникулы проходят, а я все такой же незагорелый и совсем не растолстел. Почему-то я должен растолстеть!

Но все же я уехал в лагерь. Лагерь наш был у Финского залива, мы целые дни бегали по дюнам, по горячему песку, по мелким колючим сосновым шишкам. Потом мы подбегали к заливу, долго бежали по ровной чистой воде, по мягкому песчаному дну, сложенному от волн мелкой гармошкой, и, забежав по пояс, плюхались в воду и плыли наперегонки. Там жилось хорошо, но все равно я часто вспоминал студию и даже скучал по ней. И когда я вернулся в конце августа за неделю до уроков, я сразу же помчался туда.

Сначала я никого не мог найти — все были на каком-то совещании. Я сидел в коридоре и ждал. Но вот открылась дверь, и я очень обрадовался, увидев всех своих знакомых.

Вот прошел Суслин, лучший оператор в мире.

И хромой художник в очках, с палкой в руках.

Энергичный, бегущий Коровин, начальник кино.

Подтянутый и нарядный Луцкий, король магнитофона.

Вспотевший Плужник.

Вот пронесся Баш, мастер спорта и драки на экране.

Показался звукорежиссер Гриша.

И хранитель времени Кураев.

И задумчивая Зоя, не заметившая меня.

Разгоряченный Калустьян на ходу надевал свой берет, точно такой же, какой сдуло у него в Неву.

Последним вышел Сергей Иванович.

Каждый раз, когда я подходил к студии, я раньше всего видел высокую решетчатую башню.

Она была такой высокой, что часто ее верхняя половина уходила в туман, в облака. Когда погода была ясная, можно было разглядеть ее всю, до самого верха, и даже большую красно-белую клетчатую трубу у нее внутри.

Но особенно она мне нравилась по вечерам, когда она светила в темноте, вроде как высокая елка с фонариками.

Мне очень правилось голубое свечение, которое почему-то вокруг нее получалось, и красные гирлянды ламп, которые повторялись на ней через равные промежутки высоты.

Как я понял, эти гирлянды обозначают этажи, может, при их свете отдыхают те, кто поднимается на самый верх башни.

И конечно, я понимал, что все эти лампочки не для красоты или не только для красоты, а еще для того, чтобы на башню в темноте не налетел какой-нибудь жук или самолет.

Я знал, что от этой башни на город идут телевизионные волны. Когда мы с ребятами забирались на крышу нашего дома, я видел, что на всех крышах все телеантенны, похожие на большое Т, повернуты своей широкой стороной к этой башне, чтобы поймать больше этих самых волн.

Но какие они, эти волны, я не знал и никогда не видел.

И сейчас, когда мы шли по улице с Сергеем Ивановичем, я спросил его про эти волны.

— О, — сказал Сергей Иванович, — это радиоволны. Они всегда бушуют вокруг нас, только мы их не чувствуем. Их только железо чувствует.

— Да? Вот уж не знал, что железо чувствительнее нас!

— Да, — сказал Сергей Иванович, — к радиоволнам чувствительнее. От них внутри железа происходит волнение и все сразу начинает двигаться.

А мы ходим среди этих волн, ну прямо в океане этих волн, и хоть бы что. Ничего не чувствуем. Правда, встречаются изредка такие странные люди, которые эти самые волны как-то ощущают. Как — непонятно. Пока что считается, что в организме человека нет никаких устройств для приема радиоволн. Но есть люди, которые сразу чувствуют, когда радиостанция рядом начинает работать. Какое-то беспокойство ощущают.

Жила даже одна неграмотная старушка, у которой все время какой-то «внутренний голос» говорил. Когда ее порасспросили, оказалось, что «внутренний голос» ее то же самое говорит, что местная радиостанция.

Старушку сразу в Москву, изучать стали и выяснили, что железная пломба на ее зубе работает как приемная антенна, а окись на пломбе служит детекторным приемником. И это у безграмотной старушки, которая даже считать не умела.

Вообще удобно, только никак не выключить, если надоест.

Вот какие чудеса бывают!

Но это редко. А в основном мы сами по себе не можем слышать радиоволн. Они обязательно должны сначала в железо попасть, потом усилиться и в специальных устройствах — приемниках и телевизорах — превратиться в звуковые и зрительные волны, только тогда мы их и можем воспринимать.

— Но все же, — спросил я, — какие хоть они из себя?

— Увидеть их нельзя, — сказал Сергей Иванович, — и представить их тоже трудно. Но только жить без них было бы намного скучней. Они все самое важное передают, что на свете происходит. Самые сильные чувства и самые острые мысли.

Вот представь — перед тобой дом. И на втором этаже окно. И там, ты знаешь, происходит очень важное для всех. Ты зовешь своих друзей, они трое встают друг на друга, ты влезаешь на них и смотришь в это самое окно. И видишь там что-то прекрасное, скажем, необыкновенную картину какого-то художника, или, напротив, что-то страшное, скажем, преступление.

От страха или восторга тебя охватывает дрожь, она передается твоему другу, у которого ты стоишь на плечах, от него второму, а от второго тому, который стоит уже на земле, и тот по этой дрожи, охватившей и его, вдруг ясно представляет картину, которая так взволновала тебя.

Вот так примерно радиоволны работают.

Вот, — продолжал он, — а теперь посмотри на нашу башню. Она выше всего в городе, самая высокая точка — триста шестнадцать метров.

Это именно башня, а не антенна. Сама антенна, которая излучает, это только те две скрещенные решетки, которые наверху стоят..

А вся башня и построена только для того, чтобы как можно выше эти решеточки поднять. Чем выше, тем лучше.

Потому что телевизионные волны летят только по прямой. Никаких преград они преодолеть не могут. Ни пронзить, ни обогнуть. Сразу отражаются — и назад. Не могут пройти в места, которые чем-нибудь закрыты. Могут попасть только в те точки, которые с антенны видны. Как говорится, телеволны распространяются только в пределах прямой видимости. А откуда самая большая видимость, как не с самой высокой точки города?