Эсфирь Цюрупа - Теплый берег

Весело выпускать газеты на волю из стеклянной клетки. На ветру они распахивают крылья, бьются о плечи, о руки. Бумажные птицы, бумажные птицы, они приносят новости со всего света, люди приходят встречать их к газетным киоскам во всех городах, на всей планете, и сюда, ко мне.

Растаяли газетные стопки. Коробка из-под леденцов полна монет. Теперь их надо пересчитать…

— А, салажонок! Откуда ты тут взялся?

Над его ухом звенит переливчатый смех. Перед киоском высокая девочка. Она откидывает за плечо темную косу и рассматривает Леся смеющимися глазами. Лесь смущается. Он не знает, что ответить. Откуда? Ниоткуда. Взялся и взялся.

Это Зоря Веселова из 9 «А». У нее отец замечательный человек, капитан дальнего плавания.

— Салага, — говорит она своим нежным голоском, — давай обмен, а? Ты мне — вон ту шариковую ручку, а я тебе — за нее столько, сколько она стоит. Договорились?

Выкладывает на прилавок монеты и смеется. И чего дразнится? Называет салагой! Выходит, он совсем еще мелкота? Подумаешь, сама не больно взрослая. Ушла. Ну и до свидания!

Он будет считать, как Лев-Лев: отдельно белые, отдельно желтые. И записывать, сколько руб., сколько коп.

Считал, считал, вышло 15 рублей 97 копеек. Сбился?

«Видела бы, как он делает стойку на руках, не стала бы звать его салагой…»

Выкладывает столбиками — пятаки, трешки и двушки.

Выложил. Сосчитал. Опять 15 рублей 97 копеек. Лишние. Откуда лишние? Но ведь лишние лучше, чем недостача. Лев-Лев скажет: «Молодец, не проторговался».

— Э, приветик! Продавец, продай карандаш!

Под жокейкой, утыканной значками, улыбающаяся физиономия Вяча. Будто они не насадили друг другу синяков. Такой уж человек Вяч, Лесин приятель-неприятель, все с него как с гуся вода.

Продавец протягивает карандаш.

— За так? Или за деньги? Ладно, получай, воображала. Много наторговал?

— Много, даже девяносто семь копеек лишние, — простодушно отвечает Лесь.

— Как это ты словчил?

Лесь сердится:

— Я не ловчил. Они сами оказались.

Вяч радостно таращит свои голубые, навыкате, глаза:

— Во, чудак! Чего ж ты злишься? Свои три копейки у тебя есть? Клади их в кассу, а рубль бери!

— Он же чужой!

— Он ничей. Вот тебе первый рубль матери на туфли. — Вяч видит растерянный взгляд Леся. — Точно тебе говорю, ничей! Я сколько раз с матерью на рынке фруктами торговал. Уж если кто сдачу забудет, летит назад как угорелый: то да се, да вы не сдали, будто я виноват, что он рассеянный.

— Может, за ними кто вернется, я подожду, — говорит Лесь.

— Жди на здоровье, дело хозяйское. — Заложив карандаш за ухо, Вяч отправляется дальше.

Время идет. Никто сдачу не спрашивает.

…Если положить свои три копейки — получится целый рубль, лишний, ничей…

— Как дела? — кричит Жора Король. — В порядке?

Лесь кивает. Он и сам не знает, как у него дела — в порядке или нет. 97 копеек лежат. «Я хочу их отдать, хочу! Если хоть кто-нибудь придет и спросит, я сразу отдам». Но никто не приходит. Скоро на обед закрывать.

Останавливается немолодой человек, голова обрита наголо. Над карманом белого кителя — дырочки от орденов.

— Вон тут какой киоскер! Молодец. Мать подменяешь, отца?

— Не-а. Просто знакомого.

Человек рассматривает журналы, а Лесь — человека; бровь у него чудная, наполовину черная, наполовину седая. Поперек шрам.

— Дай, дружище, «За рубежом». Спасибо. Очень у тебя красивый киоск, стеклянный. — Его оживленные глаза радостно оглядывают все вокруг, рассеченная бровь вздрагивает. — И набережная стала красавица, новые отели, магазины. Я помню ее в развалинах, а где дом уцелел — стекла заклеены бумагой крест-накрест, а витрины завалены мешками с песком… Давно я тут не был. Тридцать лет… — Поглядел в лицо Леся, рассмеялся: — Тебе кажется, это в каменном веке?

Ну, не в каменном, а все равно очень давно…

— В войну, — говорит человек. — Был тебя постарше лет на пять. Тебе одиннадцать?

— Ага.

— Угадал. Потому что двух сыновей вырастил. Ты в какой школе учишься? В новой?

Лесь кивнул.

— И мой младший с этого года там учится, в десятый перешел. Может, знаешь? Коля Мосолов… Ты что это стал сердитый?

Лесь мотнул головой:

— Потому что он в радиокружок нас с Вячем не записывает. Только двух пятерочников принял.

— Ах он злодей!

Лесь вдруг улыбнулся:

— Не-а. Он не злодей.

Старший Мосолов рассмеялся:

— Ну, ты меня утешил. Ладно, дружище. Спасибо за журнал. Будь здоров.

Ушел. Теперь изредка кто-нибудь подойдет, что-то купит.

А если ничей, совершенно ничей?.. Может, Жору спросить? Жора всегда говорит: учись решать самостоятельно. Он даже Димке так говорит. Решаю: подожду еще пять минут. Ну, еще пять. Ладно, еще пять. Колотыркин не советчик, он ловчила. Не всегда он ловчит. Некоторые вещи он просто знает. Я не знаю, а он знает: никто не пришел, значит, ничей.

Стрелки на часах Морского вокзала отсчитывают двенадцать раз по пять минут. Еще час прошел.

— Ле-есь! — кричит Жора Король. — Пора закрывать!

Все. Обед. Киоск закрыт. Теперь точно никто не пришел. Колотыркин верно сказал: ничей! Лесь вынимает из кармана свои три копейки, кладет в кассу, выбирает среди монет серебряный рубль, показывает Димке:

— Гляди! Маме Але на туфли.

Димка за киоском рисует мелом на белых плитах. Анна Петровна поглядывает на него из павильона: что уж он там видит белым по белому? Пусть рисует, пока старший брат выручку подсчитывает. Скоро вернется Лев Ильич. С ордером. Анна Петровна уже обдумала: на новоселье подарит ему занавески. Материю давно присмотрела, голубую, как море, а по ней белые парусники.

Тарахтит тестораскаточная машина, бегут резцы-бегунки. А мысли бегут быстрей бегунков, веселые мысли. Может, жизнь ее теперь переменится. Может, скажет ей Лев Ильич долгожданные слова. Тогда надо еще купить покрывало, а телевизор они возьмут в кредит. Да, не забыть главное: кошку!

Лев Ильич человек образованный, он журнал «Наука и жизнь» читает и всякие политические книги. Он партийный. Насчет кошки научные возражения выдвинет. Она сделает по-своему: через порог нового дома пустит кошку вперед него. А там ворчи, уважаемый Лев Ильич, моргай своими ресницами.

Васса отогревает рыжий бок на солнце. А ну, кисонька, поди сюда. Приоткрыла желтый, бесовский глаз, потянулась. Иди, мяска дам…

В ту минуту, как Васса была пленена и отправлена в чулан, на набережной появился Лев-Лев.

Анна Петровна сразу поняла: он счастлив. Даже походка у него была счастливая. Он непривычно засунул руки в карманы и насвистывал. Очки лихо, наискосок сдвинул на лоб, брови поднял, каждая черточка лица, руки, глаза, все радовалось и смеялось.

Анна Петровна выскочила из павильона, схватила Льва-Льва за руки и стала их трясти. Пылая лицом, она спросила: