Альберт Цессарский - Пробуждение

— Кушать будешь? — спросила Настасья Петровна, сострадая.

— Каяться я пришел.

— Да ну! — весело удивилась Настасья Петровна. — Пропился?

— Что водка! Не нужна она мне, язва не принимает. А я подлец. Предатель и подлец! Бросил бригаду в самый ответственный момент плана. Плюнуть и растереть! Иннокентьевна, возьми назад в бригаду! Возьми подлеца!

И вдруг он разрыдался. Так неожиданно. Посреди своего обычного кривлянья заплакал настоящими слезами. Настасья Петровна не выдержала, бросилась к нему, стала поднимать.

— Ты чо, обезумел?

Всхлипывая и вскрикивая, он стал говорить, что Проскурин топчет его, унижает, что он удавится на первой осине.

— Да чем он тебя так-то?

— Не глядит! — завопил Мерич. — Совсем не глядит. К дереву подходит, дерево видит, дерево щупает. А меня рядом нету! Мне ни одного слова! Хоть бы обругал. Не могу терпеть! Я человек — у меня язва, радикулит, переживания, ни семьи, ни близких… А ему я дырка! Дырка!..

В общем, кончилось дело тем, что я обещала переговорить с Петрушиным. А Настасья Петровна скормила ему весь наш завтрашний обед и, кажется, выпила с ним за человеческое достоинство. Не дождалась конца, ушла к себе и заснула.

Петрушин, конечно, согласился.

Аэлита Сергеевна уехала. После смерти мужа она на глазах стала таять. Бледненькая, совсем прозрачная, пыталась еще вести занятия в школе. Но силы уходили. Дважды ей на уроке становилось плохо. Приезжали врачи, смотрели — рука́ми разводят: нервное истощение! А Настасья Петровна говорит: не жилица!

Уехала и оставила мне почти все книги Василия Мефодьевича. И я теперь читаю, читаю каждую свободную минуту. Много книг по философии, еще больше по лесоводству. И я среди них, как в море. Какую же крошечную крошечку, оказывается, узнала я по закладкам Василия Мефодьевича! Начинаю серьезно готовиться в институт. Зачем? Теперь я знаю зачем!

Поп таежный исчез. Удрал, верно. Говорят, Семен Корнеевич узнал об участии жены в поповских радениях, ругал ее ужасно, даже будто бы избил. Загадочный он для меня человек.

Ох, как воет и метет за окном! Совсем засыпало наш поселочек. Когда до тебя дойдет эта весточка, неизвестно. Никто никуда не выходит, не выезжает. Сижу и я в своей белой берлоге, лапу сосу, книжки читаю, ума набираюсь… Очень много думаю о себе. Опять о себе. Но совсем иначе. Однажды я на тебя обиделась за то, что ты обозвала меня бледной личностью. Помнишь, мы несколько дней не разговаривали? А все потому, что я никогда не участвовала в общих ваших разговорах, спорах, постоянно отмалчивалась. У меня никогда не было своего мнения. Тебя это злило… И вот вспоминаю свою жизнь до Елани и думаю: а была ли я вообще личностью? Мне сейчас кажется, все во мне спало, я жила с закрытой душой. И многое, наверно, проходило мимо меня. Вот, например, тетя. Столько лет прожила я с ней вместе, а знала ли ее, понимала ли? Всю ее безалаберную жизнь, умение вечно заниматься чужими судьбами, хлопотать по чужим делам я не понимала. Меня даже раздражало это, я стыдилась нашей комнаты, неустроенной, с бедной, случайной сборной мебелью, и поэтому не любила приглашать вас к себе. Тетя, которая жила своей лабораторией и интересами других людей, казалась мне такой же бледной личностью, как я сама. А наши соседи? А учителя? А все, кто окружал меня? Что я о них знала? Я спала!

Мне кажется, я пробуждаюсь. Как будто из тумана выступает окружающий меня мир, лица людей, и все вокруг полно смысла… Какой простор!

Маркс пишет, что только в коллективе человек получает средства, дающие ему возможность всестороннего развития своих задатков, и, следовательно, только в коллективе возможна личная свобода. Как верно!

Нелепость думать, что личная свобода — это, значит, свобода от обязанностей! Личная свобода — это возможность жить полной мерой души. И я так живу сейчас здесь, в этой заваленной снегом, не отмеченной на карте Елани! А смысл жизни? Если коммунизм — это само движение жизни, то смысл жизни человека в том, чтобы уметь распознать это движение и заглянуть вперед. Василий Мефодьевич это умел. Для этого нужно много знать. И для этого стоит идти в институт. Именно для этого.

Еще только начало марта, еще дороги не рушатся, а в лесу уже все иначе. Сегодня бродила по участку, слышу: дятел! Здравствуй, миленький! Работаешь?

Николай Николаевич уже по субботам чуть свет уходит в тайгу со стульчиком, с ящичком.

На днях Семен Корнеевич вызвал меня в контору и, криво улыбаясь, сообщил, что меня и Петрушина приглашают в трест на совещание — доложить об опыте организации комплексной бригады. Петрушин приводит в порядок записи, сидит ночи напролет над своей тетрадкой. Днем пишем с ним доклад.

Да, неожиданно приехал Спицын! Петрушин притащил его к нам среди ночи. Мы уже спали. Вдруг слышу сквозь сон: в окно барабанная дробь. И задыхающийся голос Петрушина:

— Вставай! Спит!.. Кто приехал, погляди!

Я перепугалась, закуталась в одеяло, бросилась к окну. Господи, при луне на снегу Петрушин пляшет вокруг какого-то человека. Тот отмахивается, хохочет. Разбудили весь дом. Настасья Петровна носится, лохматая, заспанная, но очень довольная.

— Чо стоишь? Пои чаем!

И вот сидим за столом. Спицын похудел, сбрил усы — стал взрослее, хоть куда жених! Петрушин смотрит на него влюбленно, с таинственным видом нам подмигивает. Наконец не выдержал, как закричит:

— Молчит! Давай, давай доказательство!

И тут Спицын небрежно выкладывает на стол журнал, раскрытый на странице, где жирно напечатано: «Рабочий комбинезон конструкции М. В. Спицына». И фотография и чертежи.

Ему прислали из журнала извещение, что в начале сезона приедет от редакции корреспондент посмотреть комбинезон на практике. Просили организовать опытный участок. Спицын получил в тресте разрешение испытать комбинезон у нас. Приехал как победитель. В разговоре у него появилась какая-то новая манера: тянет слова, задумывается. Петрушина по плечу похлопывает, как старший. О Семене Корнеевиче ни слова. Хоть он и не говорит, но я вижу, он не только из-за петрушинской бригады, он из-за Семена Корнеевича приехал! Ему хочется расквитаться за прошлое, за унизительный тот разговор… И мне было неприятно, что в хорошее дело примешивается что-то мелкое, личное… Но я теперь стала мудрой: человека нужно воспринимать целиком, со всеми его высокими и малыми побуждениями, а не выдумывать себе несуществующих святых.