Альберт Цессарский - Пробуждение

Он привез пять комбинезонов, подгоняем их по росту.

Летом Спицын собирается в город, поступать в медицинский. Просил передать тебе благодарность за программу.

А от Юры писем нет.

Ну что ж, ты угадала! И к чему мне притворяться? Я верю, ты никогда, никогда не скажешь ему этого. Наверно, это случилось очень давно. Но в первый раз я поняла и призналась самой себе в седьмом классе. Был урок физики. Юрку вызвали к доске. Он не знал урока. Но подсказывать было легко, ты же помнишь нашу рассеянную Августину. На ее уроках нередко отвечали в два голоса. Этим даже щеголяли. Юрке стали подсказывать. Но я увидела, как на лице его промелькнуло что-то такое, точно ему сделали больно… Он упрямо двинул плечом и громко сказал Августине: «Урока я не приготовил!» Она и не поняла сразу, переспросила, удивляясь. Он покраснел и раздельно и четко повторил и положил ей на стол дневник.

Видишь, детское воспоминание. Но оно так живо у меня! И когда я хочу себе представить его, вспоминаю это упрямое движение плечом.

Ты пишешь, что он свободен, что забыла его, что то была просто детская влюбленность, с которой ты распрощалась навсегда. Для чего ты мне это пишешь? Чтобы дать надежду? Неужели ты не понимаешь, если бы у меня была хоть миллионная доля надежды, я ни за что не написала бы тебе это письмо.

Я знаю, всю жизнь мы с Юркой будем добрыми друзьями. Но кому-то один раз в жизни могу я сказать все? Не бойся, больше никогда не стану донимать тебя излияниями. В первый и последний раз. Вот написала, а что дальше писать, не знаю. Собственно, ведь писать-то не о чем. Мы виделись с ним после моего отъезда в техникум считанные разы, когда я приезжала на каникулы и мы собирались у тебя. У меня хранится его одно-единственное письмо из армии. Вот и все мое богатство! Но только я знаю, если у меня достанет сил что-то сделать в жизни, если вообще сердце мое бьется, так это потому что… Потому что он всегда вот здесь у меня… Всегда…

Прости, пожалуйста.

Я видела Ангару! Мы летели с Петрушиным в районный центр на маленьком самолете. Сидела рядом с пилотом. Боковая дверка прозрачная до самого пола, и впечатление, что паришь свободно в воздухе.

Внизу тайга, без конца и края. И всюду в пролысинах сверкает вода. Тепло обрушилось сразу, и все потекло, забурлило.

Едва мы устроились в общежитии, побежала на берег. Ангара уже свободна. Гладь воды широкая, спокойная. На противоположном берегу мягко круглятся невысокие холмы, уже сплошь зеленые. И от них по голубой воде ложатся теплые серые тени.

Мужчины спускались к воде с тяжелыми лодочными моторами на плече, ладили лодки. Кто-то кричал снизу:

— Морду неси!..

Оказалось, это вершу.

Потом увидела двух старух, гребущих на ту сторону с бидонами и ведрами в лодке — доить коров, которые пасутся на заречных лугах. На следующий день меня позвали смотреть, как везут на ту сторону на плоту корову. Буренушка чувствовала себя очень уверенно, широко расставив ноги и покачиваясь на волнах.

Здесь свой строй жизни, свой язык, свои легенды.

Конечно, можно всю жизнь прожить на берегу Карабухи и в Елани увидеть целый мир. Ведь природа человека всюду одинакова. Среди книг Василия Мефодьевича мне попалась книга Миклухо-Маклая, и там я вычитала, что повсюду люди отличаются только обычаями. А уж он-то знает! Но мне именно эту-то похожесть людей и интересно узнавать. Видеть сквозь все необычное знакомые приметы. Понимаешь? Вот, например, мне показали остров, на котором похоронен утонувший солдат. На этом острове заготавливают сено. Но ночевать на нем нельзя — ночью солдат встает из могилы и гонит посторонних прочь. И один тамошний старик при мне рассказывал, как он однажды, запоздав, остался ночевать на острове, в шалаше. Ночью чует, кто-то его за плечо трясет. Открывает глаза — солдат! Смотрит сердито и говорит: «Мой остров!» Старик как был, так в воду и сиганул. Еле до берега вплавь добрался. Но главное, как он рассказывал! И серьезно, и в то же время с насмешкой над самим собой, и с удивлением, что хоть и не верит, а все же испугался. Точно глядя со стороны на эти свои древние страхи! Понимаешь, вот это раздвоение, когда и верит, но уже и понимает, что смешно верить, — ведь это то самое Движение Жизни, которое я вижу теперь во всем и всюду… Ужасно хочется все на свете объездить, все увидеть, все понять!

Там, на Ангаре, услышала первую песню зяблика! До чего задорно поет зяблик весной! Мол, знай наших!

Доложили мы неплохо. Совещание было не парадное, деловое. Народу не много. Зато все интересуются. Уйма вопросов. Собираются приехать посмотреть.

Поразило же меня другое. Поразило то, что там все меня всерьез принимали. Не как маленькую. Не делали вид, а действительно слушали заинтересованно. И я осмелела и стала говорить о бригаде, как я думаю, о том, какая это прекрасная форма человеческих отношений. Сперва у меня был страх, что все тут же поскучнеют, раздражатся, как это бывало с Семеном Корнеевичем. Но этого не случилось. Я почувствовала, что это волнует всех, всем близко — человеческие отношения! И у меня возникло убеждение… Ты не смейся, не думай, что я себя переоцениваю или зазналась… Нет-нет, я прекрасно понимаю, что еще НИЧЕГО в жизни не сделала. Но у меня возникло убеждение, что все мои мысли, чувства, стремления не смешны, что они понятны другим потому, что и другие мыслят и чувствуют так же. В общем, что все, чем я живу, имеет право существовать.

На обратном пути спрашивала Петрушина: не боится, что опозоримся? Вдруг не пойдет живица при ребристом окорении? Он даже подскочил.

— Абсолютно! — Словечко у него теперь такое появилось.

Весна, весна! Чувствуете вы ее там, в городе?

Извини, совершенно времени нет — самая подготовка к сезону. Теплынь. Сокодвижение начнется со дня на день. Цветет белый подснежник, сон-трава. Все дни я в лесу и вижу, как просыпается тайга. Вчера с трясогузкой поздоровалась. Муравьи поползли… Скоро журавли затрубят. Скоро экзамены — у тебя в институте, у меня в лесу.

Приказом по химлесхозу петрушинская бригада расформирована! Ты представляешь?! Сегодня Семен Корнеевич собрал в конторе всех мастеров на оперативку перед началом сезона и объявил. Почему? Не поговорив, не предупредив… И несмотря на то, что в тресте поддержали! На оперативке он мне слова не дал. Вызвала Петрушина. Мы просто ворвались к нему в кабинет, он не хотел ничего обсуждать.

— Я отвечаю за план, и я решаю!

Нового директора пока не прислали, и Семен Корнеевич исполняет обязанности, все руководство в его лице. На Петрушина было страшно смотреть, я думала, он его сейчас убьет.