Николай Попов - Абанер

— Беспартийные и маменькины сынки могут расходиться!

Происходило что-то странное. Теперь ребят никто не задерживал, но они не расходились, переминаясь с ноги на ногу и переглядываясь.

— А беспартийным можно? — гаркнула во все горло Рая так, что все засмеялись. — Пойдемте копать, девчонки. Мы не маменькины сынки!..

— Скворечня не сын!

— Да и на дочку не похожа!

— Девочка без мамы! — подхватили ребята.

Чуплай и Светлаков взялись за топоры, а за ними не очень охотно и другие ребята. Нет, никто не ушел, все работают. Ячейка! Семь человек, а силища!..

Под вечер стали ставить столбы. Чуплай сказал, теперь ребята управятся одни, поднимать столбы не девичье дело. По-прежнему шел дождь со снегом и снег с дождем, а Сережа опять думал, какая есть сила в ячейке.

Городок охватила веселая суета, которая бывает перед праздником. Везде мыли, чистили, скребли. От общежития до ключа и от ключа до учебного корпуса протянулась пестрая цепочка парней и девушек с ведрами. На воротах городка, как стайка воробьев, лепилась куча мальчишек с гвоздями и молотками. Красные флаги затрепетали на ветру. Ленин с поднятой рукой весело глянул на ребят с портрета.

Школьный зал наполнился запахом хвои, на полу высилась горка липких пихтовых веток. Ребята и девочки плели гирлянды и спорили, будет ли к празднику свет. Рая высунула язык.

— Электричества не будет!

— Врешь! — разозлился Сережа. — Столбы поставили, абажуры повесили!

— Абажуры повесили, а лампочек нет. Зря спину горбатили.

— Врешь! Врешь! Врешь!

Скворечня лукаво подмигнула.

— Ой, Клава! Твой Сереженька злой какой!

Клава опустила голову и ничего не сказала, Сережа отвернулся. Разве Скворечню переговоришь?..

Прибежал запыхавшийся Василь Гаврилыч, который всегда куда-то торопился, расчесал длинные волосы, поправил белую бабочку на груди. Рыжий сюртук у него был один, а бабочки каждый день менялись.

— На хор! На хо-ор! На хо-о-о-ор! — весело пропел он, сложив ладони трубочкой.

Ребята, улыбаясь, пошли на сцену, Сережа положил гирлянду и тоже пошел. Справа стали первые голоса, слева — вторые, сзади — тенора и басы. Какая-то стриженая девчонка села за пианино.

— А где Фима Смоленцева? — недовольно спросил Василь Гаврилыч.

— Она учиться не будет! — ответили сзади. — Тетку у нее паралич расшиб.

— А Валентин Гуль?.. Что-о? На перевязку ушел?

Музыкант нахмурился и постучал палочкой. Его лицо вдруг преобразилось и стало суровым.

Из-под клавиш мягко прозвучал аккорд, и тотчас вступили первые голоса.

По знаку палочки песню подхватили альты, она стала полнее, будто разлилась река.

Дирижер со страшной силой взмахнул обеими руками, грянул весь хор, Сережа вздрогнул.

Теперь песня походила на вешний паводок, который выплеснул из берегов и разлился без конца и края. Только один человек на свете мог остановить этот поток, направить в русло — Василь Гаврилыч.

Незаметно возле Сережи очутился Валька. Его лицо расплылось в улыбке. Он показал глазами на сломанную руку, на которой уже не было повязки, и жарко дохнул Сереже в ухо:

— Сняли гипс!.. Нисколечко не больно!

Василь Гаврилыч свирепо глянул в сторону альтов, Валька и Сережа замерли. Тут в зал внесли длинный ящик и стали распаковывать. Бородин бережно вынул из-под стружек картонку, а из картонки — круглую, как шар, лампу, поднялся по стремянке и ввинтил ее посредине люстры.

«Будет свет!» — задохнулся от радости Сережа. Не поворачивая головы, он поглядел на ребят. У хористов были сияющие лица, и больше никто не глядел на дирижерскую палочку. Но сейчас какая-то новая сила влилась в песню, и она затопила зал, вырвалась на улицу.

Грудь Сережи стала тесной, а глаза не отрывались от лампочек. Много ли нужно мальчишке для счастья!..

— Здорово получилось! Молодцы! — похвалил Светлаков, разглядывая на занавесе рабочего с молотом, который разбивал земные цепи. — Зорин с Гориновой рисовали? Вот и детский сад!..

Возле занавеса, как пчелы, гудели ребята.

— Художники объявились!

Даже этот задавалка Герасим похвалил! Сереже очень хотелось сказать, что они с Клавой все нарисовали сами, но он не решился.

— Мы только красили, а рисовал Василь Гаврилыч.

Занавес, наверно, был бы еще лучше при электрическом свете, но электричества не было. Станцию хотели пустить за неделю до праздника, потом за три дня, вот и праздник подошел, ребята собрались на вечер, а в зале по-прежнему мигали керосиновые лампы. Кто-то сказал, станция даст ток, когда Бородин откроет торжественное собрание. Сережа до последней минуты поглядывал на электрические лампочки. Когда же они вспыхнут?.. Напрасно! Продолговатые пузырьки и матовые абажуры висели без пользы и казались ненужными.

Вот и занавес поднялся, на сцену вошли преподаватели и ученики. Бородин в новом костюме, торжественный и немного важный, каким его никто не видел, весело посмотрел на зал и густейшим басом сказал:

— С праздником вас, товарищи! С годовщиной Великого Октября!

Ребята дружно захлопали, вечер начался, а долгожданного света не было. Странное дело, Сережа ни о чем не мог думать, кроме электричества. Он рассеянно слушал доклад, так же рассеянно пел в хоре, а мысли были совсем о другом. И пели ребята сегодня хуже, чем вчера на репетиции. Все шло, как надо, но чего-то не хватало, и это понимал не один Сережа, а все второступенцы, и преподаватели, и Бородин, наверно, тоже. Как только закончилась торжественная часть, он поспешно ушел на станцию.

Валька схватил Сережу за рукав.

— Сбегаем узнаем!

Едва подростки спустились с крыльца, как их окликнул Аксенок.

— Вы туда? Не будет света. Динамо искру не дает.

— Да как же так?..

— Вот так. С обеда над машиной бьются, нет искры…

Но что это? Неужели бывает молния зимой? Нет, это не молния. Это вспыхнул фонарь на столбе, засветились окна школы, загорелась над крыльцом красная звезда.

— Горит!.. — наконец опомнился Сережа.

— Све-е-е-ет!.. — заорал Валька и, схватив Сережу за руки, закружил по снегу.

Из корпуса выбежала толпа молодежи, радостные голоса и крики слились в ликующий гул.

Но тут свет погас, городок погрузился в темноту, которая казалась непроглядной. Через минуту свет снова вспыхнул и опять угас, снова загорелся и больше не угасал. На площади раздались громкие хлопки, грянуло разноголосое «ура».