Юрий Сальников - Человек, помоги себе

Только пусть будет все так. Пусть.

Почему же Лариса сказала: забирай Буркова с собой? Я приглядывалась сегодня к нему в школе. И не выдержала, подошла.

— Слушай, Сивкин-Буркин! Ты хорошо знаешь ребят, которые ходят с Динкой?

Он посмотрел на меня, пораженный моей осведомленностью. А ответил коротко:

— Подонки. — И встал, выложив на парту перед Ясеневым тетрадь по геометрии — списывать.

— Но ведь ты тоже… — продолжала я, двигаясь за ним к двери класса.

— Что — тоже? — Он остановился с грозным видом.

Я хотела сказать — «пьешь», а сказала:

— Бываешь с ними.

Он пожал плечами:

— Велика важность. Меня от этого не убудет.

— И Ларисы не убудет?

— У нее своя голова на плечах.

— А если она ее теряет?

Он засмеялся:

— Девчонкам голова не обязательна. — И вышел.

Вот хам! И еще называется — друг Нечаевой.

Значит, как и Вика, он считает, что нечего вмешиваться в ее жизнь? Или — вернее: она считает, как считает он? Словом, они оба думают одинаково?

А я? Я уже не могла спокойно сидеть на уроках. Почему-то мне все время представлялась Лариса — как идет она по улице бок о бок с Динкой. И едва кончилась биология, я взяла портфель и спустилась в раздевалку.

Незаметно улизнуть не удалось. В нижнем коридоре лицом к лицу столкнулась с Маратом. Он удивился: «Ты куда?» — «Надо». — «Да куда?» — пристал. «Ну, вызывают, — придумала я на ходу. — Во Дворец пионеров». Объяснять что к чему — не было времени, как и вчера маме. Я рассудила просто: надо спешить — Лариса еще не успела выбраться из дома. Всего полдесятого.

Так и вышло. Только войдя в Ларисину прихожую, я почувствовала: кто-то у нее еще есть. Из комнаты доносились звуки радио и два мужских голоса. Я стремительно мчалась по улице и по лестнице и, не останавливаясь, проскочила, можно сказать, пролетела мимо Ларисы прямо в комнату. За столом сидели вчерашние парни: черноволосый, курчавый — он был еще и с усиками — и высокий, рыжий. Перед ними на столе — колбаса, хлеб, сыр. И бутылки. Пиво. Тут же — с края стола — транзистор.

Мое внезапное появление вызвало у парней столбняк: они молча воззрились на меня. Первым вскочил чернявый:

— Рады приветствовать! С кем имею? — Он сделал шутовской поклон и широким жестом предложил, мне сесть. Аккуратные усики, приподымая пухлую верхнюю губу, придавали смазливому лицу развязную самоуверенность. Он был красавчик, но очень уж слащаво-противный.

— Заглохни! — приказал рыжий. Этот невозмутимо потягивал из стакана пиво — громоздкий и мускулистый, как борец-циркач.

Чернявый захихикал:

— Должны же мы… с кем имеем честь.

— Послушай, — повернулась я к Ларисе, не желая входить в объяснение с ее гостями. — Ты почему не в школе?

Чернявый незамедлительно отреагировал:

— Ах, мадмуазель из школы? — Хилый, узкоплечий, он дергался, как марионетка.

Лариса молчала. А я поняла, что начала совсем не с того — ведь у нас с ней не было уговора, что она придет в школу. Я кивнула, приглашая ее пройти со мной в дальнюю комнату, и прошла туда первая. Едва мы оказались одни, я спросила:

— У тебя — что? Постоялый двор? Тебе это нравится?

— Да ты мне не нравишься! — вдруг выкрикнула она. — Я еще вчера сказала: уходи! Зачем опять явилась?

За дверью стало тихо. Замолк транзистор. Парни прислушались. Я молниеносно вышла к ним, вывернула рычаг громкости до отказа: музыка загрохотала вовсю.

— Так держать! — сказала я.

— Во дает, — хмыкнул курчавый усатик. Но звук не уменьшил.

Лариса сидела на кровати, уставившись взглядом в окно.

— Вот что, — сказала я, садясь рядом. — Во-первых, не злись. Признаюсь как на духу — придиралась к тебе по-глупому. Но мы все же четыре года учимся вместе. И целый год сидели за одной партой.

— А теперь я не буду учиться, — сказала она.

— Ямщик, не гони лошадей…

— Не буду! — повторила она упрямо.

— Оставим вопрос открытым. Только объясни вразумительно. Не нравится в школе. Не нравлюсь я. Но неужели эти лучше? — Я кивнула на дверь — в сторону парней. — Что тебя с ними связывает?

Она посмотрела на меня с усмешкой:

— А ты как «Деточка».

— Какая деточка?

— Какой… Ходит тут к мамуле. «Могла бы лучше учиться, деточка». «Что у тебя с ними общего, деточка?» А какое ему дело? Кто он, чтобы меня воспитывать? Да я вообще никому не деточка. И хочу быть самостоятельной, а не отчитываться за каждый шаг: где была, да почему поздно пришла, да не гуляй с этим, учи уроки! Вот буду работать, так, по крайней мере, сама себе указчик! — Она выложила все это за один миг.

И я вспомнила Аннушкины слова: «Нелегкое у нее положение дома». Недовольство матерью и каким-то «Деточкой» и желание ни от кого не зависеть гнали ее не только из школы.

— Ты поэтому и не ночевала тогда? — спросила я, и она не удивилась моему вопросу.

— Только и спасение, когда мамуля уматывает с вагоном, — сказала она. — До Иркутска — обратно, глядишь, полмесяца нет.

— И сейчас?

— И сейчас. Посулила: приедет, поменяет работу. А может, еще и передумает. Ей верить! Про «Деточку» тоже клялась — не увидишь его. А я на вокзал пришла — проводить, так они в одном вагоне. Напарнички. Ну, да теперь все — вернется, меня не увидит. Что смотришь? И уйду. Сниму комнату. На угол всегда нацарапаю.

— Где нацарапаешь?

— А в галантерее хотя бы. Динка устроит. У них учениц берут.

— Продавщицей хочешь?

— Причем — «хочешь»? «Лишь бы гроши хороши».

— Но выбирать-то по сердцу нужно.

— Скажите, какая новость. Лошади кушают овес. В книжках так, товарищ Кулагина. А в жизни-то — другое.

— Много ты знаешь про жизнь, — сказала я, делая вид, что не замечаю ее насмешливо-издевательского тона.

— А ты что знаешь? — набросилась она на меня. — Уроки-отметки? Задачники-учебники? Да еще театры-выставки? А когда пьяный отец мать избивает, а она криком кричит, к соседям бежит — и все-таки не уходит, говорит «люблю», это, по-твоему, что?

— У кого так?

— У Динки. Отец забулдыга, мать тряпка. И ей тоже хоть из дома беги.

Да, наверное, я еще плохо знала жизнь. В самом деле: только уроки да отметки, школа да дом. И нормальные родители. Но ведь и у Ларисы до сих пор было так же. Только и разница — нет отца. Одна мать. И разве сравнишь ее с Динкой?

— Тебе-то какая нужда квартиру искать?

— А у каждого свое.

— Да что твое, что? Ни перед кем не отчитываться? Гулять — сколько хочешь? Работать — где попало? Эх, Ларка! Несерьезно все это. Вот Аннушка, уезжая, дала сочинение писать — чего мы от жизни хотим? Ну, какую кто цель ставит? Зачем живем? Вот ты-то зачем живешь?

Она вскочила:

— Послушай, тебя кто подослал? Юлия? Марат? Наши комсомольцы?

— С чего ты взяла? Никто не подсылал.