Хачим Теунов - Правдивая повесть о мальчике из Кожежа

«Не стоит вспоминать прошлое. Лучше помогу», — подумал я.

— Разрешите, дедушка, вашу сумку.

После минутного колебания он отдал свою ношу.

Старик шел медленно.

— Совсем один остался, — сказал он, покашливая. — Сын погиб на войне, жена умерла. Теперь у меня только вот эта собака… Умное, преданное животное.

Бульдог, как бы понимая, что речь идет о нем, смотрел на хозяина преданными и грустными глазами. Он тоже был стар.

Я проводил старика до квартиры и стал прощаться:

— Разрешите мне иногда навещать вас?

Старик удивленно взглянул на меня. Потом сказал:

— Не тратьте понапрасну время, юноша, так как из времени соткана жизнь. Я вам ничем не буду полезен.

Я был ошеломлен, но все-таки ответил:

— Тот плохо одет, кто не прикрыт добродетелью.

— Хорошо, юноша, приходите. Но знайте, друга я выбираю не спеша и еще меньше спешу менять его!

«А старик оригинальный. И, видимо, с характером, хотя жизнь и помяла его основательно», — думал я, спускаясь по лестнице старинного дома.

Вот и закончился учебный год. На четвертой странице моей зачетной книжки написано: «Студент Наурзоков переведен на второй курс».

Над Москвой сиял прекрасный июльский день. Я шел по Тверскому бульвару, влюбленный в жизнь, в людей, в цветы. Казалось, что все вокруг разделяет ликование моей души: солнце ярко светило, небо было синим и чистым, деревья шелестели молодыми, до блеска зелеными листьями и разноцветные газоны стелились у моих ног. Как хорошо: мы едем с Леонидом Петровичем в Кожеж, скоро увижу дису!..

Я вернулся домой и с гордостью показал Леониду Петровичу свою зачетную книжку.

Вскоре пришла и Анна Сергеевна, раскрасневшаяся от жары. Выложив на стол покупки, она развернула черный шерстяной отрез на платье.

— Леня, как находишь, подойдет это Наго Муратовне? — спросила она.

— Вполне, Аннушка. Вкус у тебя отличный. А это для кого? — спросил Леонид Петрович, указывая на голубую шелковую косынку и красную коробку с набором духов.

— Это Ахмед подарит Марзидан, — ответила она чуть лукаво.

Покраснев до корней волос, я стоял, не зная, то ли благодарить, то ли отказаться от подарка, предназначенного для Марзидан.

— Ну-ну, не смущайся, — сказала Анна Сергеевна. — Нельзя же явиться к девушке без подарка!

— Будем считать, Ахмед, что это пропуск, выданный нам Анной Сергеевной на право выезда на Кавказ, — рассмеялся аталык.

— Значит, едете без меня?.. Не везет, ох как не везет мне! — вздохнула Анна Сергеевна.

Да, мы уезжали без Анны Сергеевны. Отпуск полагался ей только в сентябре.

Когда Анна Сергеевна вышла в другую комнату, Леонид Петрович заговорщицки сказал:

— У меня есть еще один сюрприз для тебя.

Он полез в карман, достал письмо и стал читать: «Тот клад, который Вы искали за долгие годы своего пребывания в Кабардино-Балкарии и не нашли, теперь найдете. В этом можете быть уверены. Если руки Ваши тверды и глаза остры так же, как в то время, когда Вы жили в наших краях, то в Москву повезете охотничий трофей — круторогого тура. Сообщите, пожалуйста, о своем выезде, встретим Вас в Прохладном. С уважением и дружбой Герандоко Эльбахситов».

— А что, кан, если мы высадимся в Прохладном и будем идти по Междуречью с охотничьим ружьем?

В компании аталыка и Герандоко я готов был идти пешком не только из Прохладного, но даже из Ростова.

Настал день отъезда. Предстоящая поездка так радовала аталыка, что он словно сбросил с себя добрый десяток лет.

И вот уже уплывает назад перрон с провожающими, последний раз мелькает в толпе маленькая фигурка моей милой приемной матери. Поезд набирает скорость… Все дальше и дальше светлый город моей юности, ставший за эти годы таким родным.

Прощай, Москва! Нет, не прощай… До свидания!

Поезд прибыл в Прохладный на рассвете. Из окна вагона мы увидели встречавших нас Герандоко и Эльдара.

Герандоко, по-прежнему стройный, с тонкой талией, в начищенных до блеска легких сапогах, в белой кавказской рубахе, перетянутой узким ремешком с металлическими бляхами, не спеша вошел в купе; за ним следовал маленький, черненький, быстроглазый Коротыш — Эльдар. Он почти не изменился за эти годы. Тут бы, казалось, и броситься нам друг другу навстречу — ведь каждый из нас с таким нетерпением ждал этой минуты. Но строгие правила, сотворенные нашими дедами, а может быть, еще и прапрадедами, не допускают бурного проявления чувств.

— Фохусапши́,— негромко, сдержанно произносит Герандоко. — Пусть ваш приезд будет добрым.

Они обмениваются с Леонидом Петровичем крепким рукопожатием и только после этого заключают друг друга в приятельские объятия.

Потом московского гостя приветствует Эльдар. Наконец официальная часть встречи окончена, и Герандоко крепко обнимает меня:

— Да ты стал настоящим мужчиной, Ахмед!

Мне очень хорошо со старыми друзьями. Нам с Эльдаром не терпится поболтать, но из уважения к старшим мы чинно здороваемся.

Все вместе мы направились к грузовой машине, стоявшей на привокзальной площади.

— Прямо в Кожеж и, может, поедем по Междуречью? Там сделаем привал, позавтракаем на траве, — предложил Герандоко.

Леонид Петрович, взглянув на меня, понял, как мне не терпится поскорее обнять дису, и решительно сказал:

— В Кожеж!

Машина тронулась.

Хотя земля была еще окутана сероватой пеленой, невидимое с равнины восходящее солнце уже позолотило самые верхушки высочайших гор Кавказа. Казалось, на вершинах седовласого Эльбруса солнце и облака играют в прятки: уплывает облако — и вершина сверкает золотом, набежит новое, окутает ее со всех сторон, как мягкой шалью, — и вершина скроется.

Нам было легко идти по кабардинской равнине, держа путь в сторону гор, полуподковой обнимающих Нальчик. Все выше подымается солнце, и все дальше отступает от нас сверкающая белизной горная цепь, казавшаяся совсем близкой. Только Нальчик остается на месте. Почему так?

— Да, это фантастично, как фантастичен сам Кавказ, — задумчиво произносит Леонид Петрович. — Хотя все объясняется очень просто: воздух кристально чист и прозрачен, видимость хорошая, поэтому далекие горы кажутся близкими.

Мы ехали почти в полном молчании, очарованные великолепным зрелищем. И вспомнилась мне легенда, которую когда-то рассказывал нам, своим ученикам, Герандоко.

«В стародавние времена, — говорил учитель, — когда Эльбрус был простой кочкой, здесь лежала равнина. С африканских пустынь летел сюда раскаленный суховей. Люди задыхались, растения, спасаясь от зноя, сворачивали свои листья. Лишенные влаги, они вяли и гибли.