Николай Дружинин - Жила-была девочка…

Юлька не плакала, когда его увозили. В последний раз накормила перед дорогой кашкой, умыла, собрала в узелок немудреные Борькины вещи и игрушки.

— Поезжай, Боренька, там тебе будет хорошо. А я, как со своими делами управлюсь, обязательно приеду к тебе.

И опустела квартира. Если и приходила сюда Юлька, то только затем, чтобы отдохнуть, побыть одной, что-то взять или проведать Алевтину Васильевну и Александра Сергеевича.

А сегодня забежала, чтобы переодеться; ребята всей группой решили идти на прогулку в рощу.

— Юлька! — обрадовалась Алевтина Васильевна. — Ну заходи! Саша, Саша, ты посмотри на нее. Прямо на глазах взрослеет. Ай да Юлька, ай да молодец!

— Ну что вы, тетя Аля? — смутилась Юлька.

— Рассказывай, как твои успехи?

— Все хорошо, тетя Аля. Я к вам на минуточку. Мы в рощу собрались, вот я и…

— А тебе письмо!

— От мамы! — ахнула Юлька.

— От нее.

Юлька взяла в руки конверт и растерянно затопталась на месте. Просто нехорошо, невежливо, ничего не рассказав Алевтине Васильевне, уходить от нее. И в то же время ей так хотелось остаться с этим письмом один на один: слишком долго ждала она этой весточки от мамы.

И Алевтина Васильевна поняла.

— Иди, иди к себе, — чуть улыбнулась она. — Потом поговорим.

Юлька торопливо вскочила в свою квартиру, вскрыла конверт. Ничего особенного не сообщала мать, но Юлька перечитала письмо дважды. Мать писала, что живет она сейчас ничего, хотя первое время было трудно. Просила сообщить о Борьке и о ее, Юлькином здоровье, о том, как она живет и чем занимается.

Мало времени у Юльки, но отложить письмо, оставить его без ответа — это было выше сил.

«Дорогая мамочка! — торопливо писала Юлька. — Я живу хорошо и ты за меня, пожалуйста, не волнуйся…»

Как много событий произошло с тех пор, как уехала мама, как много надо ей сообщить: ведь теперь ее дочь не просто Юлька, а учащаяся городского профессионально-технического училища.

День, когда это произошло, она помнила до мельчайших подробностей.

Утром вместе со всеми она стала в строй перед большим красивым зданием ГПТУ. Форму им должны были дать потом, а пока все вновь поступившие стояли в своей одежде. Но рядом с ними, только отдельными группами, были в строю те, кто уже учился. И Юлька не могла отвести от них глаз. Девочки в одинаковых строгих темно-синих юбках, белых блузках и беретах, а мальчишки — в таких же темно-синих костюмах и белых рубашках с галстуками. Было все торжественно, по-праздничному. Играл оркестр. Их поздравляли с началом занятий, говорили хорошие слова о рабочих резервах и рабочей чести, и Юлька слушала внимательно, всем существом понимая их большой и важный смысл, и невольно старалась стоять в строю твердо, не шелохнувшись, вытянувшись в струнку.

Потом всем училищем ходили в музей завода, а после музея и на сам завод, где предстояло им работать после окончания учебы.

Они прошли по цехам, и Юльку удивило и обрадовало то, что в них почти не было шума. Лишь негромко гудели станки, возле которых стояли или что-то делали рабочие. Один из них, молодой и веселый, подмигнул ребятам, крикнул:

— Не робь, братцы! Я и сам петеушник.

И Юлька его почему-то запомнила.

А в некоторых цехах за маленькими столиками сидели девушки и женщины в белых халатах и белых шапочках и что-то делали. Что — Юлька не поняла, так как дальше стеклянных тамбуров их в такие цеха не пустили.

— Нельзя, — улыбаясь, пояснил им мужчина, бывший за экскурсовода. — В цехе не должно быть никакой пыли, чистота — как в операционной. Вот выучитесь — тогда милости просим.

— А что они делают? — спросил кто-то из мальчишек.

— Приборы.

— А какие?

Мужчина снова улыбнулся.

— Разные…

— А куда их ставят?

— На машины, на механизмы, на…

— А на космические ракеты ставят?

— Наши приборы ставят везде, где они нужны, — строго пояснил мужчина. — Если они необходимы, ставят и на ракеты.

— Ого!

Юлька не пропустила ни одного слова. «Разве можно плохо учиться, если сделанные твоими руками приборы вдруг поставят на космические корабли?» — думала она, слушая экскурсовода. И теперь обо всем этом торопливо, не обращая внимания на знаки препинания, подробно рассказывала матери. «Теперь нам уже дали красивую форму, которая мне очень идет…» Ой! Как же она забыла-то! Ведь не одна она в ГПТУ, а вместе с Гошкой. Упрямым оказался Гошка, забрал из школы свои документы и тоже сдал вместе с Юлькой, хотя она и уговаривала его не делать этого: он же почти отличник, ему в институт бы потом…

— Маме одной трудно, — сказал тогда Гошка.

Конечно, маме его трудно, это правильно. Но в душе Юлька надеется, что не только из-за этого, а из-за нее пошел в ГПТУ Гошка. Неловко от этой мысли («такая эгоистка!») и в то же время приятно.

Перед тем, как писать о Борьке, Юлька задумалась.

Незадолго, перед началом занятий она ездила к Борьке, и эта поездка оставила у нее радостное и вместе с тем тревожное и грустное воспоминание. Радостно было то, что Борька ей страшно обрадовался, не отпускал Юльку целый день, намертво вцепившись в ее руки, то и дело старался угостить Юльку ею же привезенными гостинцами, доверчиво заглядывая в глаза. Даже на обед пришлось ей идти вместе с Борькой и сидеть рядом с ним, пока он ел. И спать после обеда она его уложила.

Только очень плакал Борька, когда она уезжала. Так плакал… И еще вызывало тревогу то, что увидела Юлька в Доме малютки. Десятки маленьких, одинаково одетых детей… Они ходили группами под руководством юных воспитательниц — тихие, послушные и… грустные. Не услышала она обычного шума и веселых криков, играли дети как-то особенно — тихо, задумчиво. И охотно шли к любому человеку, зовущему их.

— Видишь, сколько их у нас? — рассказывала Юльке заведующая. — Есть такие, кого отдали сюда по болезни, есть недоразвитые… А есть и такие, от кого отказались матери.

— Как отказались? — не поняла Юлька.

— А так… В роддоме прямо и отказались.

— От своих детей?

— От своих, дочка. Есть пока и такие мамаши. Родить — родят, а воспитывать, растить — не хотят.

— А такое разрешается?

— Что же делать, если мать бросает ребенка?

— Мать бросает ребенка… — с ужасом прислушиваясь к этим страшным словам, повторила Юлька. — Как же так?

Ей было непонятно. Она вот не может забыть Борьку, брата… А тут — бросить своего. Бросить, отказаться и спокойно после этого жить на свете, смеяться, есть, пить, ходить, думать о чем-то другом? Это же немыслимо, невозможно!

И будто подслушав ее мысли, заведующая сказала:

— Разные люди на свете…

«Люди… — подумала Юлька. — Дикая лосиха защищает своего малыша от волков. Птицы, жертвуя собой, отводят хищников от гнезда. А люди — бросают… Какие же они после этого люди?»