Николай Дружинин - Жила-была девочка…

По двору ходили кучки маленьких, одетые в одинаковые курточки и одинаковые шапочки детей… За обедом она сама видела, что кормят их хорошо, но почти все дети были бледными, худенькими. И она невольно думала — почему они такие? Потому, что больны, или потому, что одиноки, без ласки матери? И значит, Борька тоже будет таким же, если оставить его здесь надолго?

Как теперь обо всем этом написать матери, если даже Гошке она ничего не рассказала об этой поездке? И нужно ли это? «Нет, — подумав, решила Юлька. — Не надо». И написала о Борьке кратко: жив, здоров.

А потом целых полстраницы потратила на то, чтобы убедить мать, что лечиться ей надо старательно, упорно, потому что, хотя и живет Юлька хорошо, но очень скучает.

Последнее было маленькой неправдой. Учеба в ГПТУ шла, как и в обычной школе, и Юлька с первых же дней увидела, как много она не знает по сравнению с остальными ребятами. И теперь почти все свободное от занятий время сидела за учебниками, догоняла, наверстывала упущенное. И читала.

Раньше она читала урывками, а последний год и вообще про книги забыла. Не до них было. Теперь читала взахлеб, пользуясь одновременно городской, училищной и домашней библиотекой Александра Сергеевича, открывая в книгах то совершенно незнакомое ей, то, наоборот, уже встреченное в жизни, радуясь и страдая вместе с героями, любя и ненавидя их, инстинктивно ища в книгах ответы на волнующие ее вопросы.

Недавно подошла к ней комсорг Тамара и удивленно сказала:

— Юлька, ты же, оказывается, не комсомолка? Почему?

Разве ответишь ей в нескольких словах на этот вопрос, если надо рассказать всю свою трудную жизнь? И Юлька ответила кратко:

— Я еще не готова. Но я буду…

— Хорошо, готовься.

Потом она не раз думала об этом кратком разговоре. Готовиться… Догнать в учебе товарищей? Конечно… Но ведь это же не все, наверно. Разве только знания нужны для того, чтобы так гордо, с достоинством пройти со связанными руками, босой по снегу, как шла Зоя? Нет! Надо что-то еще, кроме знаний, смелости, ненависти к врагу… И наверно, то самое и есть главное, что дало силы Зое.

Но как найти это «то самое», без чего нельзя, просто нельзя стать настоящим комсомольцем? Спросить об этом у Гошки или у Тамары? Нет, об этом нельзя спрашивать, иначе будет не свое, а как бы списанное со шпаргалки или подслушанное. Это должно прийти само…

А пока надо учиться, читать, думать, искать.

Вот поэтому и некогда скучать Юльке, хотя о матери вспоминает часто. Но что-то подсказывает ей, что маме будет приятно, если Юлька, которой так некогда, все же находит время поскучать о ней. Кто же сделает ей приятное, если не Юлька?

Сейчас мать казалась ей одинокой и беззащитной, как и Борька. А она чувствовала себя большой и сильной, способной помочь и маме и Борьке, поддержать их и ободрить. Она уверена, что сейчас они в этой ее помощи и поддержке очень нуждаются. И мама даже больше, чем Борька.

Юлька торопливо дописала письмо, запечатала. Времени больше не оставалось, она схватила старую куртку и выскочила на улицу. Ждут ее уже ребята и, конечно, волнуются.

Осенний день был прохладен, но сух. Скупо светило лишь недавно выглянувшее из облаков солнце, ветер шевелил опавшие листья. И на душе у Юльки было легко и спокойно, когда вышла она на перекресток почти рядом с домом Гошки и навстречу ей неожиданно ринулась Тимофеевна.

— А-а! — заверещала она. — Свиделись!

Давно они уже не встречались. И ничего не знала Юлька о том, что положение всегда самоуверенной Боярышни-Тимофеевны резко пошатнулось. Неожиданный обыск, изъятие многих вещей и даже части запрятанных ею денег и запаса водки, допросы у следователя — все это было для нее громом среди ясного неба. К тому же она вдруг осталась одна. Куда-то запрятались, не казали глаз напуганные происходящим Ляха и Анна, еще раньше, почти сразу же после суда над Катериной, отошла от нее Сима.

И главным виновником всех своих несчастий Тимофеевна считала Юльку. Разве не она говорила-позорила ее на суде? И кто же, кроме нее, мог заявить в милицию об этом трижды распроклятом платье, через которое она так много потеряла при обыске? И кто, как не Юлька, мог так хорошо рассказать все следователю? Только она!

И старуха, оставаясь на свободе, кипела злобой. Юлька, девчонка, пигалица, замахнулась на нее, на Тимофеевну? Ну погоди, дрянь!

У нее еще не было никакого плана. Была лишь злоба. Яростная, неукротимая, ищущая выхода. И старуха мечтала о встрече с Юлькой в тихом месте, чтобы отплатить ей за все.

Она не раз видела девочку на улицах, но та была среди людей, и Тимофеевна не подходила к ней, зная, что сделать с ней ничего нельзя. Домой к Юльке она тоже не шла, уверенная, что в лучшем случае ей просто не откроют. А в худшем… Стычка с мужем Алевтины Васильевны еще была свежа в ее памяти.

Но смириться, оставить в покое с улыбкой проходящую по улице Юльку она уже не могла. Эта улыбка, уверенная походка, независимый вид совсем недавно тихонько, словно мышь, прячущейся на кухне девчушки вызывали лишь новый прилив злобы. И Тимофеевна с нетерпением ждала своего часа. Теперь этот час пришел.

Сразу поняла Юлька, что не будет ей добра от этой встречи. Молнией мелькнула мысль: «Убежать — не догонит». Но она тут же отбросила ее. Не просто пьяная, беснующаяся старуха стояла на ее пути, а представительница того мира, который так ненавидела Юлька и против которого готова была теперь бороться.

Но все-таки ей было страшно, и она невольно отступила назад перед глыбой, нависшей над ней, злобно сверкающей глазами и размахивающей руками старухой.

— А, паскуда! — еще громче заорала Тимофеевна.

И собирая всю свою волю, Юлька упрямо шагнула вперед и твердо сказала, глядя в накаленные бешенством глаза старухи:

— Чего вы кричите? Я же все равно не боюсь.

И тогда пьяная, обезумевшая от ярости старуха вцепилась железными пальцами Юльке в шею.

Длилось ли это всего мгновение или долго, Юлька не поняла. Но когда она открыла глаза, рядом, окружив ее и осторожно поддерживая под руки, стояли девчонки из ГПТУ, а в стороне яростно отбивалась от насевших на нее ребят Тимофеевна. Вот они осилили ее, схватили за руки, куда-то потащили.

— Что они делают? — удивилась Юлька. — Куда они ее?

— В милицию, — сказал Гошка. — Она же пьяная вся.

— Вся! — повторила Юлька и неожиданно расхохоталась.

Она хотела замолчать, понимая, что смеяться сейчас глупо, противоестественно, но чем больше старалась справиться с собой, тем сильнее душил ее смех, тем быстрее сыпались из глаз слезы, а рот непроизвольно, сипло, рывками выдыхал одно-единственное слово:

— Вся, вся, вся…

И сквозь этот пугающий ее смех она услышала, как кто-то торопливо сказал Гошке: