Николай Дружинин - Жила-была девочка…

Нет, ничего не остается в голове. Только гудит, как в пустом барабане. Но надо, так надо учить, чтобы сдать, обязательно сдать последний экзамен.

— Уравнению первому удовлетворяет… Что удовлетворяет, что?

Разговор двух женщин в подъезде продолжался в этот вечер долго. Не первым он был и, по твердому убеждению Алевтины Васильевны, далеко не последним.

Почти сразу после того, как в соседней квартире их старого дома поселилась новая семья, увидела, поняла, почувствовала Алевтина Васильевна, что не все в ней благополучно. По скудности привезенного новыми жильцами имущества, по замкнуто-равнодушному лицу новой соседки, по шнырянью вечерами незнакомых, видом своим не внушающих уважения людей, по стыдливо опущенным глазам девочки-подростка, по ее упрямому молчанию на вопросы любопытных соседок и по многим другим, понятным только женщине, признакам. А когда в квартире новоселов грянула вдруг среди ночи разудалая пьяная песня, до конца все стало ясно не только Алевтине Васильевне, но и всему дому.

Но если большинство соседей данный факт приняли как досадную действительность, которую хочешь не хочешь, но надо терпеть, то Алевтина Васильевна, озабоченная судьбой детей и особенно девочки, решила, что надо что-то делать. Она была уверена, что стоит лишь ей начать, как ее сразу поддержат все. «Да и как может быть иначе? — думала она. — Рядом, за стеной каждый вечер пьянствуют, а там — девочка, неокрепшее, неискушенное в жизни существо. Долго ли до беды?»

Правда, она еще не знала толком, что станет делать и чего собственно будет добиваться, но это не смущало. Ей казалось, что стоит лишь заговорить обо всем этом с женщинами, с мужем, как они все возмутятся, примут ее сторону и все вместе что-то придумают. Главное — начать.

Но уже при первом разговоре на эту тему с собственным мужем ее ждала неожиданность.

— Тебе-то что? — спокойно оборвал жену Александр Сергеевич. — Ну — пьянствуют… Дай бог, чтобы не хулиганили.

— Да как ты можешь так говорить? — возмутилась Алевтина Васильевна. — Там же дети… Девочка! У тебя же свои дочери… А если бы с ними такое?

— Чепуху ты говоришь, мать! — поморщился Александр Сергеевич. — При чем тут наши дочери? Разве я плохо к ним относился, разве позволял себе что? Ведь это даже смешно: с ними такое! Мои дочери такого не видели. И не увидят.

— А чужие, значит, пусть? — еще пуще вскипела Алевтина Васильевна. — Да как у тебя язык повертывается?

Александр Сергеевич понял, что, если продолжать в том же духе, скандала не миновать. Причем, без веских на то причин. Он вообще не любил скандалов и всячески их избегал.

— Постой, мать, — начал он. — Этак мы с тобой разругаемся, а толку никакого не будет. Давай обсудим спокойно…

— Не могу я спокойно, когда…

— Ну ладно, ладно, не прав я, может быть. Извини. Но и ты подумай. К ним же не пойдешь, не прикажешь, чтобы прекратили! Нет! Выселить их — тоже ничего не получатся. Только-только люди въехали — и уже выселять. Кто на это пойдет?

— Да не о том я…

— Подожди, мать, выслушай, не горячись, — Александр Сергеевич подошел к жене, сел рядом. — Ну — пьянствуют… Так ведь многие пьют. Одни больше, другие меньше. А что им сделаешь? Ничего! Хулиганили бы — милицию вызвать можно. Но ведь пока не хулиганят. Вот и подумай: что ты им в вину поставишь? Да ничего!

— Ничего, ничего… Заладил свое… — вздохнула Алевтина Васильевна, обезоруженная спокойным тоном мужа и его вескими доводами. — Но ведь девочка там! Какие же вы, мужики, бесчувственные.

— Девочку жалко, — согласился Александр Сергеевич. — Надо бы помочь ей. Но вот как? Худенькая, одета плохо… Непростое это дело, мать, чужая семья.

Да, видела теперь Алевтина Васильевна: непростое это дело. Но сдаваться не собиралась. Не найдя поддержки у мужа, то и дело заводила о новоселах разговоры с соседями, но все больше и больше убеждалась, что ни жизнью их, ни последствиями такой жизни никто особенно не встревожен. Женщины живо принимали участие в таких разговорах, возмущались, высказывали много нелестных и осуждающих слов в адрес новой соседки и ее компании, но ни на какие определенные меры не шли.

— Э, милая! — отнекивались они. — Только свяжись с такими — потом по милициям затаскают. Тут свои дела не разберешь…

— Но Юлька, Юлька! — настаивала Алевтина Васильевна. — Погибнет ведь.

— И погибнет, — соглашались соседки. — При такой-то матери долго ли? Да и девки теперь хороши! Да я бы таких…

И лились вроде бы правильные и нужные слова, ничего не меняя в той обстановке, в которой жила девочка и ее маленький брат.

И все-таки Алевтина Васильевна была уверена, что разговоры ее не проходят даром, что что-то остается, откладывается в людских сердцах, накапливается помалу, и, может быть, уже недалек тот день, когда люди перестанут отмалчиваться, прятаться за своими делами и заботами и скажут свое мнение в полный голос.

Не охладил ее и этот вечерний разговор с Клавой, которая, хотя и сыпала угрозы и проклятия в адрес соседки и ее компании, но под конец сказала:

— И ничего-то ты им, Алевтина Васильевна, не сделаешь. Ты видела, как Юлька кинулась? Глаза — что у волчонка…

— Ну уж как у волчонка.

— Пускай не такие, но за мать-то горой! А она ведь при любом деле главным свидетелем будет, ей вера, а не нам с тобой. И выйдет, что мы на человека поклеп возводим.

— Так не понимает она еще…

— Докажи попробуй: понимает или нет, — вздохнула Клава. — Чужая семья — потемки. Пойдем спать, что ли?

Вернувшись домой, Алевтина Васильевна рассказала мужу, как нехорошо получилось из-за нечаянной встречи с Юлькой и как плакала оскорбленная девочка.

— Вот видишь, — вздохнул Александр Сергеевич. — Ее дочь — и та против тебя, свою мать защищает. Что ты сможешь…

Алевтина Васильевна ничего не ответила. Она все равно была убеждена, что оставлять один на один со всей этой пьяной компанией Юльку никак нельзя, но где найти веские аргументы, которые бы убедили и собственного мужа, и бойкую на язык Клаву, и всех остальных? Тем более, что Алевтина Васильевна так и не представляла до сих пор, что же она собирается делать и чего добивается. Именно поэтому она уже в который раз заводила разговоры с мужем: он умный, он подскажет. А он не только не подсказывал, а не мог или не хотел ее понять.

И вдруг Александр Сергеевич как-то сказал:

— Напрасно ты сердишься, Аля. Я ведь тоже думаю…

— О чем? — спросила Алевтина Васильевна.

— О тебе, о Юльке… — Александр Сергеевич говорил неторопливо, подбирая фразы. — Присмотрелся я к ней. Хорошая она девчушка. Скромная, тихая, безобидная. И — гордая. Она, по-моему, никуда из дома не ходит…

— А в чем ей ходить-то? В чем осенью в школу ходила, в том и сейчас…