Николай Дружинин - Жила-была девочка…

Вот она еще маленькая, с косичками, девочка-дошкольница. Мамочка собирает ее в садик, и Юлька капризничает. Не потому, что ей плохо или ее чем-то обидели. Просто их двое, больших и веселых, — папа и мама. А она — маленькая, хрупкая, беззащитная — одна. И разве можно не воспользоваться этим, когда знаешь наперед, что два больших и веселых человека будут делать для тебя все, что угодно, лишь только потому, что делать им больше просто не для кого. И они делают. Папа строит рожицы, вспоминает козу-дерезу, а мамочка хмурится сквозь смех и торопливо сообщает Юльке о том, что хорошие девочки вообще никогда не капризничают. Но Юльке совершенно ни к чему быть сейчас хорошей.

А потом они с папой идут в садик. Это совсем недалеко, но дорога отнимает у них всегда массу времени. Во-первых, надо хоть чуточку постоять на перекрестке и посмотреть на уличный светофор. Никто им не командует, а он сам все знает и все делает. Только-только соберутся машины с одной стороны, как он — чик! — и зеленый. И побежали машины. Но светофор тоже с характером. Если машин слишком много и они все бегут и бегут, он сердится и останавливает их, загораясь гневным красным светом: постойте, отдохните.

А во-вторых, — дом. Он уже выше всех, а его все строят и строят. Так ведь и до неба можно скоро достроить.

— Юлька, — говорит папа. — Но я же вчера все тебе объяснил. Неужели забыла?

— Нет, папочка, — признается Юлька. — Я все помню. Даже что тебе дадут выговор, если ты опоздаешь на работу.

— Ну вот, — облегченно вздыхает папа. — Идем скорей.

— А тебе уже дали выговор?

— Нет еще.

— А почему?

— Не досталось, наверно. Не хватило на всех.

— А ты попроси.

Папа смеется.

Вечерами, прямо из садика, они заходят за мамой. Она вся в белом, как доктор. И веселая. Только тут не больница, а «Гастроном», и мамочке всегда некогда — столько народу хотят ее о чем-либо спросить.

Садик кончился как-то неожиданно. И однажды утром Юльку повели в школу. Папа шел торжественный и важный, а мамочка все волновалась, то и дело поправляя на Юльке платье, фартучек, и просила не забыть отдать цветы учительнице. И Юлька шла, торжественная и важная, и все время тоже волновалась. А когда пришла наконец в свой класс, удивилась и обрадовалась. Почти половина ее бывших приятелей по детсаду были здесь, вместе с ней, и бояться, стало быть, совершенно нечего.

Училась она старательно и до пятого класса была отличницей. А потом в дом пришла тревога. Она появилась как-то незаметно, неслышно, затаилась где-то в углу, но Юлька безошибочно знала, что она здесь, рядом, смотрит на нее и папу сердитыми рысьими глазами и чего-то ждет. И Юлька сжималась, затихала. Лишь иногда, чтобы разрядить каменеющую тишину квартиры, спрашивала:

— Папа, а у мамочки снова собрание?

— Да, собрание, — рассеянно отвечал папа, уже в который раз поглядывая на часы. — Тебе не пора спать?

Однажды ночью Юлька проснулась оттого, что мамочка плакала. Юлька вскочила со своей кроватки, бросилась к ней, но мамочка торопливо вытерла слезы, сказала, что ей все приснилось, и уложила Юльку спать. И утром Юлька никак не могла понять, было ли это на самом деле или действительно все ей приснилось? Да и мамочка была по-прежнему веселой и нарядной.

А через месяц, придя из школы, увидела Юлька у двери большой чемодан.

— Чей это? — поинтересовалась она.

— Папкин, — строго ответила мама. — Он больше не будет с нами жить.

— Почему?

— Так надо, — уверенно сказала мама. — Мой руки и садись за стол.

Как уходил папа — Юльке не запомнилось. Только и осталось в памяти, что папа повторял всего одну-единственную фразу:

— Катя, ты хорошо все обдумала?

Мамочка отвечала длинными и совсем не сердитыми фразами и не думала плакать.

«Пусть уходит, пусть», — думала Юлька, сидя в спальне. Если мамочка не плакала, то и волноваться не было причин. А отца она любила куда меньше, чем мамочку. Платья, игрушки, сандалии, разные шапочки, шоколад, конфеты — все это приносила мамочка. А папа сердился. За испачканное платье. За брошенные на полу чулки. За грязные руки. За сразу съеденную плитку шоколада. За все! Правда, он никогда не ругал и не наказывал Юльку, он только хмурился и заставлял убирать чулки или мыть сандалии. Но мамочка всегда была начеку.

— Ну что ты пристал к ребенку! — заступалась она. — Трудно тебе убрать?

«Трудно убрать?» — повторяла про себя Юлька и смотрела на отца исподлобья.

Теперь он сидел на кухне и уже в который раз повторял:

— Катя, ты не все продумала, обдумай еще раз.

— В конце концов, ты мужчина или тряпка? — крикнула вдруг мамочка. — Или ты хочешь, чтобы я сама выставила на лестницу твой чемодан?

Отец затих. И когда Юлька через какое-то время вошла на кухню, там была одна мамочка. А через три дня к ним пришел дядя Витя.

Много людей за свои пятнадцать лет повидала Юлька, но этот человек оставил в ее памяти такие яркие воспоминания, стереть которые не сможет никакое время. Высокий, черноволосый, он был удивительно веселым человеком. Что бы он ни делал, чем бы ни занимался, глаза его постоянно излучали неподдельную радость и тепло, движения были стремительны и точны, а вся его чуть сутуловатая фигура выражала уверенность, силу и неуемное желание двигаться.

Для Юльки наступил праздник. Стали шумными и отчаянно веселыми вечера, целиком посвященные ей, Юльке. Надо было — и дядя Витя передвигал с места на место мебель, расставлял на полу посуду, устраивал из снятых со стен ковров хижины и вигвамы, пел, плясал, ходил на четвереньках, рычал, мяукал и замолкал лишь тогда, когда мамочка начинала просить пощады.

В выходные дни он увозил их за город, учил Юльку рыбачить, лазать по деревьям, плести корзинки, жарить грибы, рыть норы, строить шалаши. И все это со смехом, с шутками, с шумом.

В один из летних вечеров они решили ночевать в лесу. Сделали шалаш, развели костер. Но когда стало совсем темно, Юльке сделалось не по себе. Ей казалось, что из-за темных кустов на нее смотрит что-то страшное и непонятное, и она все ближе и ближе жалась к костру.

— Юлька, ты боишься? — заметил ее состояние дядя Витя.

— Боюсь, — созналась Юлька, поглядывая на кусты.

— Кого?

Юлька не знала, кого и чего боялась, и виновато опустила глаза.

— Пойдем! — решительно сказал дядя Витя. — Когда тебе делается страшно, надо посмотреть страху в глаза. И он убежит.

Он взял Юльку за руку, и они пошли в кусты. Там было куда темнее, чем у костра, но отблески пламени проникали и сюда, и было хорошо видно, что никого в кустах нет.

— Вот видишь? — улыбнулся дядя Витя. — Страх убежал. Если хочешь, пойди одна и посмотри вон за тем кустом. Там тоже никого не будет, потому что страх убежит от тебя еще дальше.