Алексей Леонов - Лёнькин букварь

— А мы ждём тебя, — ответил Колька.

— А ты молчи. Я скажу отцу, что ты за дровами не пошёл.

Колька забегал по берегу в поисках камня, отворотил кусок дёрна с кромки берега и запустил его в брата. Тика нырнул. Голова скрылась под водой, а ноги торчали над водой. Дёрном пришлось ему по этой самой части. Он вынырнул, схватил горсть ила. Я метнулся за ракитку, а Кольке залепило илом ухо и щёку. В воду полетели камни, палки, комья земли. Тика с рёвом отступил ко второму берегу и стал грозить брату, что расскажет отцу о всех его проделках: что Колька через леток палкой лазил за мёдом в улей, воровал с гнёзд яйца и таскал их Столыпину, что курил табак и снял с молока в погребе сметану, а сказал на кошку. Колька перебежал на второй берег с камнями. Тика успел выбежать из пруда, схватил одежду и убежал к дому. Брат погнался за ним. Я в одиночестве отправился на луг в Гаёк.

Луг был заполнен народом, лошадьми. Стог поднялся высоко. На стогу работали стоговальщики в белых рубахах и мелькали ребята. Лошади подтаскивали опутанные верёвками возюльки сена к стогу, отправлялись за новыми копнами. Луг пустел, становился похожим на осенний. Я посмотрел, где работала мать, направился дальше от неё, прыгнул на возюльку и поехал к стогу. Мишка встретился с моим возчиком, спросил, какую копну он везёт, потрусил дальше и не заметил меня.

Колька с Тикой пришли на луг уже перед обедом, я был на стогу, заметил, как они крались мимо ржи. Они боялись отца. Но его на лугу не было. Он ушёл с саженью отмерять луг, где утром убрали сено. Я помахал им идти смелее. Они сбежали со склона. На стог их никто не подсадил. Они бросились кататься, но им стало попадать от возчиков: лошади уже приморились, животных жалели и лишний груз не брали.

— Ребята, по две копны привезёте — и на обед, — объявил со стога Федосей, Васькин отец. — Средину набьём, а то, — он посмотрел на белые громоздкие облака, — вдруг да брызнет грибной…

К стогу подъехал Мишка. Я окликнул его:

— Миш, дай прокатиться?

— А ты тут? — удивился он. — Когда пришёл?

— Недавно.

— Будет тебе от матери, если в огород кто залезет. Иди, катайся.

Я прыгнул со стога на привезённое им сено. Он подсадил меня на лошадь, вручил хворостинку, и я поехал за копной. Я выбрал самую дальнюю копну, подъехал и вдруг услышал голос матери. Она говорила Васькиной матери и тётке Прасковье, что уже купила своему меньшому (это мне) обновку к школе; что до школы дотянулся, а как дальше дела будут, не ведает.

— Тебе что заботиться? — сказала Васькина мать. — Твои ребята способные. И старший всё будет помогать меньшому.

— Поможет, — сказала мать. — Да он и сам справится. Ждёт не дождётся школу. Оставила дома — сидит, не пришёл. Вся ребятня тут, а моего не видно.

Я сразу почувствовал, что краснею. Меня хвалят, что меня нет на лугу, а я тут, сижу верхом на лошади, жду, когда мне прицепят копну и я повезу её.

— Учи, Павловна, — сказала тётка Прасковья. — Я его выбрала в женихи своей Шурке. Дюже он мне нравится.

— Портки только надел, — ответила моя мать, — а ты уж и в женихи. Пока до женитьбы дорастёт, много чего может случиться.

— А ничего и не будет. Что ещё может быть?

Лошадь фыркнула.

— О, а к нам и возчик прибыл, — сказала Васькина мать. — А мы думали, нас тут и не найдут. Она взяла верёвку, обошла вокруг копны, накинула петлёй концы и скомандовала трогать. Меня она не узнала. И лишь я тронул лошадь, тётка Прасковья воскликнула:

— О, Павловна, говоришь, его нет, а он верхом на лошади. Вот так зятёк! Дома он сидит! Да кто ж в такую пору дома сидит? Погода, сено горит — все должны на лугу копошиться…

Она стала хвалить, какой я хороший да пригожий жених её дочери, за что я уже тогда и возненавидел её дочку Шуру, подстегнул лошадь, а за второй копной решил по ехать в другое место.

Возить сено к стогу больше не стали. Люди настроились к дому. Мужики всё не слезали со стога, утаптывали середину, наполняли сеном, пока стог не стал горбиться.

— Ну, вот теперь можно спокойно обедать, — сказал Федосей, слезший со стога последним. — Хоть и ливень иди — стогу ничего не будет.

Я упросил Мишку ехать с ним вместе верхом. Он снял с лошади хомут, спрятал его вместе с верёвкой в сено, сел за моей спиной — и мы покатили к деревне. Народ пошёл коротким путём. И опять затянулась песня. И пока сено не собрали в стога, каждый день над лугами слышались песни. И каждый день пелись новые. Так много знала моя мать и другие деревенские песен, что я и сосчитать не мог.

Лошадей искупали в пруду. Ребята отпустили их и стали купаться сами. Я сбегал домой, заглянул в огород. Скотина в огород не забредала, и мне ничего не грозило.

Однажды отец съездил за чем-то в Глотово, вернулся оттуда радостный. За обедом он шутил. Тогда уже не было сенокоса. В полях зрели хлеба. Над ржаными колосьями гулял ветер, перебирал их, словно волны на море. Отец ладил косарь-крюк косить рожь. И совсем мало дней оставалось до сентября. Отобедав, отец сказал:

— Ну, а теперь посмотрим, что тут нашему первокласснику передал учитель.

Отец развернул газету и показал мне букварь.

— Держи. По этой книжке ты будешь учиться. Нам с матерью не пришлось этим делом заниматься — я-то хотя два класса окончил, а мать совсем неграмотная, вы за нас учитесь… И чтобы не лениться! Вот тут на стенке всегда будут висеть лыки для лентяев.

От букваря пахло так вкусно, что мне показалось, его окунали в мёд. А краска на страницах заиграла перед глазами, будто цветы на нескошенном лугу.

— Бу-кварь, — прочитал я и открыл страницу с буквой «А». Тут же были и картинки.

— Дай-ка мне посмотреть, — попросил Мишка. — Ты читать ещё не умеешь.

— Да, не умеешь? А вот и умеешь. — Я открыл наугад страницу, стал читать: «Мама мыла раму». Что — не умею?

— Тут и Полинка прочтёт, — ответил Мишка. — Ты с конца начни.

Я открыл букварь ближе к последней странице, стал читать:

«А ну, Бишка, прочитай, что в книжке написано…»

Вместе с букварём отец принёс задачник. Подавая его мне, он сказал:

— К задачнику палочки надо готовить. Нарезать ровненьких, ореховых или кленовых, высушить, острогать, стёклышком почистить, чтобы не хуже других было.

— Можно, я после обеда пойду за палочками? — спросил я.

— Сейчас-то ещё рано. Рожь будем косить, принесёшь мне воду, тогда и нарежешь.

— Тогда долго, — возразил я.

— Не спеши. Всё равно не завтра палочки нужны.

Я не пошёл в тот день за палочками, созвал ребят и читал им букварь. В букваре было написано про всё. Мне понравилось про рамы. Я сразу вспоминал весну, когда отец выставлял вторые зимние рамы, высыпал на улицу из междурамья овсяную мякину с зелёными овсяными всходами, поднявшимися вместе с приходом тепла, а мать мыла окна — в избе становилось светло и просторно и тогда уже больше не возвращалась зима. Написано было в букваре и про сенокос, и про корову, и про овец, и про кроликов.