Алексей Леонов - Лёнькин букварь

Мы прокрались бесшумно к опушке сада, затаились и стали высматривать сторожа, строить свои планы. За стволами яблонь и груш краснела школа. Недалеко от школы был виден шалаш. Сад белел и краснел спелыми яблоками. На грушах было множество зелёных плодов. Мы нигде не увидали сторожа. Нам нужны были кленовые побеги на палочки, а при виде отяжелевших от плодов яблонь вдруг захотелось яблок.

— Лёнь, — зашептал Шурка Пататан, — я пойду посмотрю, где сторож. Мы потом нарвём яблок.

— А если он тебя поймает?

— Нет. Он не трогает, когда только по дорожке идёшь. Мы с Колькой ходили.

— Ступай. Только смотри!

Шурка пополз через кусты к дорожке, идущей мимо шалаша к школе. Он быстро скрылся от нас. Шурка Беленький на четвереньках проскакал к ближней груше и нашёл несколько падалиц. Мы уселись в кружок и принялись поедать груши.

— Хорошо тут ребятам глотовским, — сказал Шурка Беленький. — У них столько садов.

— А у нас тоже два сада. И наши лучше. У нас дуб посерёдке растёт и на канаве сколько дубов. А заграничные тополя у нас какие! И берёзки!

— А у них конфеточка есть? — спросил Лёнька.

— Конфеточки у них нету, — сказал я, хотя точно не знал об этом. — Сидите, а я посмотрю за Пататанчиком.

Я выбрался из зарослей. Посыльный направлялся от шалаша через сад к нам. Я догадался, что можно не бояться сторожа, подошёл к грушовке и набрал на земле под яблоней самых крупных и жёлтых яблок. Шурка Пататан тоже подбирал яблоки. Не доходя до меня он крикнул:

— Дед носом клюёт, можно все яблоньки оборвать.

Вдруг я увидел у шалаша чернобородого деда. Это был сторож, старик Стебаев.

— Шурка, он! — крикнул я.

Мы бросились в кусты, в самую глушь. Яблоки падали у меня из подола рубахи и из кепки. Пататан рассыпал свои сразу, когда я ему крикнул про сторожа. Мы пробрались к огороду Фили, притаились в кустах.

— Проснулся, леший, — сказал Пататан. — Он, наверно, колдун. Спал, аж храпел — и проснулся.

— А может, на него яблоко свалилось, разбудило, — сказал Колька.

— Надо опять разведку послать, — сказал я. — Яблоки больше не берём, а наломаем кленков и домой пошагаем.

— Он услышит, как будем ломать, — предупредил Лёнька.

— А мы тихо. Ну, кто пойдёт? — спросил я.

Шурка Беленький отвернулся, словно не слышал моего вопроса. Пататан старший ответил:

— Я ходил. Теперь не моя очередь.

— Колька ещё мал, — сказал я. — Лёнь, ты пойдёшь.

— Да, а как я вас потом найду? Нет, пускай Шурка идёт, — показал он на Беленького.

— Я за грушами ходил, — ответил тот.

— Ну, бояки, сидите. Я сам схожу.

Ребята притихли. Наверное, им было неудобно, что я должен отправляться на разведку. Они заспорили друг с другом. Я подобрал камешек и бросил вверх, в их сторону. Они разом притихли…

Сторож от шалаша направился в другой конец сада. Нас он, наверное, не заметил, а то пошёл бы в нашу сторону. Я сразу начал сламывать самые ровные кленовые побеги и, пока дошёл до ребят, запасся ими на целых сто палочек. Им палочки ещё не нужны были. Шурка Беленький был моложе меня на целый год, а другие на два и больше. Они наломали себе хлыстов — на «лошадей», на сабли, что сделал и я тоже, чтобы не идти от Глотова до Каменки пешком.

Вечером я резал палочки. Я решил их нарезать сто штук, но нарезал только тридцать. Я обрезал палец ножом, и надоела мне скоро эта скучная работа.

В деревне очень часто бывает погода не такой, какая нужна людям. Посеют весной хлеба, нужен дождь, а его не бывает. Сохнет земля, чахнут всходы, плохо растёт трава на лугах. Затужат люди. С работами вовремя справились, а жди голодного года. Но брызнет дождичек — всё оживёт, потянется в рост, и легче на душе станет. Сенокос подойдёт, свалят косари травы, а тут прорвётся небо и зачнёт поливать день, второй, третий, неделю, да и две. Опять у колхозника сердце болит: скотина без корма останется. Без скотины как быть — на ней вся жизнь держится! Но смилостивится солнце, отаву к осени подгонит. Потом придёт главная пора — рабочая, как у нас называется уборка хлебов, и в эту пору хватает людям переживаний. Тут уж смотри да смотри: не дай хлебам перестояться. Рожь может полечь, тогда её не возьмёшь крюком, жаткой, комбайном не поднимешь колос с земли — вали нагольной косой, как траву, а потом вилами подбирай на воза и молоти не снопами — охапками и не барабаном — цепами. Овёс может посыпаться — соберёшь лишь солому. Гречиха коварна тоже: день-другой перестоит — без каши зимуй. У проса свои капризы. А там горох, вика, клевера, чечевица, пшеница, ячмень. Всё требует своей погоды да своего часа. Тогда-то каждая жалоба какого-нибудь ревматичного деда или бабки пугают работника. В рабочую пору дожди, ветродуи, град или ливень — верная гибель всему и всем.

В мой первый школьный год лето у нас было самое погожее. И как я ни торопил его, оно длилось долго, как будто вовсе не хотело уходить, но настали сроки погостить на земле и красавице осени. Наступил наш деревенский праздник, который всегда праздновался двадцать девятого августа. Назывался он днём успения. К этому дню в полной зрелости становились вишни, сливы, венгерки, были в ходу летние яблоки; на грядках поспевал мак; в погребе в кадушках стояли под гнётом солёные и свежепросольные огурцы; на щи шла своя капуста; решетами висели над грядками зрелые подсолнухи; в стаде подрастали бараны; любую птицу можно было ощипать в лапшу или щи. Я считал, что наш праздник называется так лишь потому, что к его наступлению всё поспевает.

Всё поспело, всё выросло к первому сентября, вырос и я. Мать сшила мне новую сумку из холстины, с вечера примерила обновку. Я положил в сумку книжки с тетрадями, карандаш и улёгся спать пораньше, чтобы не проспать. Под утро я просыпался с каждым пением петухов, спрашивал, утро или не утро, задрёмывал и просыпался снова, лишь хлопнет петух крыльями.

В это утро всё начиналось заново: начиналась новая осень, начиналась моя новая жизнь. И лишь послышались людские голоса с улицы, я встал на ноги.

Утро было такое солнечное, что всё сияло, всё казалось живым, радовалось. Было похоже на самый большой праздник. Мишка проснулся позже меня. Он спал в пуньке, шалашике, сплетённом из ивняка. В проулке я не лёг с ним, боялся, что он оставит меня спать, уйдёт в школу, а я останусь опять до другой осени дома. Мне этого не хотелось.

За завтраком у нас было радостно. Отец обещал мне к зиме перешить шубу и сплести новые лапти-бахилки.

Позавтракали мы рано. Мишка отправился за ребятами. Я подался за ним, но он пошёл за своими одноклассниками, а я за своими. Со мной в первый класс шёл Васька Федосеичкин. Я зашёл к ним в избу. У них топилась печь. Васька ещё и не завтракал. Услышав от меня, что пора в школу, он забегал, засуетился, стал собираться. Куда-то запропала сумка. Он набросился на сестёр. Те подняли рёв да крик. Сумка не нашлась. Мать сказала: