Донат Шайнер - Сорванец

— Это не твоя работа. Меня не проведёшь! — и разорвал рисунок, над которым я так старался. Пропали все мои труды!

На перемене я всё же подошёл к Яноушеку, а он отвечает:

— Мне от твоего рисования никакого проку не было, значит, и тебе ничего не достанется!

Лучше бы ему не говорить этого. Ведь я-то своё слово сдержал, а он…

Ну ладно! Не умеешь держать слова — держись сам! Он и глазом моргнуть не успел, как получил кулаком под рёбра. Больше мы с ним никаких дел не имели.

Осень — это не только школа, но и рабочая пора. После уроков мы гнали коз на пастбище. Коз тогда держали все. И мы тоже. По крайней мере, хоть молоко было своё.

Каждый день мы гурьбой шли на пастбище, а перед нами трусили наши козы. Мы ходили пасти их на ничейные луга, где ничего не росло, кроме кустарника и колючек.

С собой мы брали мешки на случай дождя да куски брезента и тряпки, из которых мы сооружали шалаши и палатки, чтобы укрыться от холодного ветра. В мешке у каждого из нас было несколько смолистых лучинок для растопки костра, кой-какие дрова, пара кусков торфа и жестянка, которую мы называли кадилом.

Пока было светло, козы свободно бегали и паслись на лугу, но с наступлением темноты мы вколачивали в землю колышки и привязывали к ним коз. Длинные верёвки почти не стесняли коз, и они могли пастись в своё удовольствие. Тем временем мы успевали сбегать на ближнее поле за картошкой и испечь её. Потом мы грелись у огня и лакомились картошкой. Когда падал вечерний туман, мы выгребали угли из костра в свои жестяные кадила. Со всех сторон в жестянках были проделаны дырки, в которые проходил воздух. На раскалённые угли мы клали торф и раскручивали жестянки, подвешенные на проволоке, пока кадило не делалось алым. Мы бегали в темноте с жестянками, которые светились, как блуждающие огоньки.

Как-то Карел Блажек всем на зависть раскрутил свою жестянку до белого каления. Едва она поостыла, Карел снова принялся крутить её. Вдруг жестянка распаялась, и её содержимое кометой полетело куда-то во тьму. При падении угольки брызнули во все стороны огненным фонтаном, и мы услышали, как отчаянно заблеяла чья-то коза. Она не перестала блеять и тогда, когда мы подошли к ней. Это была коза Карела.

Видно, когда уголёк опалил ей бок, она метнулась и сломала себе правую переднюю ногу. Карел расплакался и убежал в темноту.

Куда он побежал, что с ним будет? А тут ещё Енда Новотный твердит:

— Он сказал, что утопится! Домой ему лучше не возвращаться!

— Хлопцы, бежим за ним, скорее!

Енда остался с козами, а мы побежали во тьму вслед за Карелом, прямо к реке. Там мы его и нашли. Он сидел на берегу и плакал. Мы стали его утешать, но безуспешно. Тогда мы подхватили его под руки и, хотя он вырывался, лягался и кусался, отвели его домой.

Дома мать заперла Карела, взяла тачку и отправилась за козой. Что было, когда домой пришёл отец? Об этом Карел молчал.

Зато я могу рассказать вам, чего я натерпелся со своей козой. Козы у нас бывали всякие: одни были смирные, другие — настоящие дикари. Ту, о которой я хочу рассказать, бабушка купила бог знает где. Наверное, на каком-то глухом хуторе, где коза сроду не видала автомобиля. И когда она впервые повстречалась с ним, она, видно, решила, что это сам козий сатана собственной персоной.

Она побыла у нас уже с неделю, когда мне было велено отвести её на пастбище. Я повёл её на выгон. Вдруг я услышал шум машины. Коза явно тоже услышала её — она насторожилась и запрядала ушами. Боясь, что она сдуру сунется под машину, я надел ей на шею верёвку, а другой конец верёвки намотал себе на руку. Авось не сорвётся! Машина профырчала мимо и скрылась, но козу словно шилом кольнули. Она рванулась и понеслась словно бешеная.

Я был не из слабых, но удержать шалую козу мне оказалось не под силу. Она неслась не хуже лошади, и мне никак не удавалось хотя бы не отставать от неё. Я упал, и не успел вскочить на ноги, как она поволокла меня по дороге. И отцепиться я никак не мог, верёвка намертво захлестнулась вокруг моего запястья. Коза бешено неслась вперёд! И я покорился своей судьбе. Хорошо ещё, что мне удалось прикрыть другой рукой лицо, чтобы защитить его от дорожных камней и песка.

Кто знает, может, коза и в самом деле спятила! Она волокла меня за собой, и бог знает, чем бы это кончилось… если бы не придорожная канава, в которую я свалился. Козе пришлось остановиться, но слишком поздно! Лоб, локоть, коленки — всё у меня было ободрано до крови. Я выглядел великолепно! А коза между тем успокоилась. Она стояла, таращила на меня глаза и, кажется, сама не понимала, что случилось.

Когда вечером мы вернулись с пастбища, бабушка уже знала, что я бил козу. Не знаю, кто ей об этом сказал, ведь вокруг не было ни души. Я оправдывался, уверял бабушку, что не виноват, что это коза чуть всю шкуру с меня не содрала. Но бабушка стояла на своём:

— Козу бить нельзя. Какой может быть разум у бессловесной твари!

Бабушка положила на мои раны арнику, а перед сном ещё раз выговорила мне:

— Веди себя так, чтобы люди не рассказывали мне о тебе ничего плохого!

А уж я ли не старался, чтобы до бабушкиных ушей доходило как можно меньше? Но это мне удавалось не всегда.

Так же, как в жатву мы ходили в поле собирать колоски, так и теперь мы ходили по картошку. Хотя погодите! Вы же не знаете, для чего мы собирали эти колоски. Мы их теребили дома, поджаривали зёрна и варили из них кофе. На бедняцких делянках не оставалось ни колоска, но на полях богатеев ещё можно было разживиться.

Но скоро нам надоедало собирать колоски, забытые в поле. Куда лучше присесть прямо у снопов, сложенных в копны, и — дёрг, дёрг — живо набиралась полная горсть. Делать этого не полагалось, но бабушка ничего не знала и радовалась, когда я приносил домой целую охапку колосьев.

Богатые крестьяне и не догадывались, что им недостаёт нескольких ржаных колосков. А для бабушки это было большое подспорье. Если зерна набиралось побольше, мы меняли его на муку.

До зимы уже рукой подать, и нам нужно было готовиться к ней.

Дров из лесу я навозил, шишек насобирал, топить будет чем, но есть зимой ведь тоже нужно. А что? В основном картошку.

За картошкой тоже нужно было ходить тайком на деревенские огороды. Зажиточные крестьяне кормили ею свиней, — неужто они обеднеют из-за пары картофелин?

За картошкой я ходил под вечер. Дома я совал в карман свёрнутый полотняный мешочек и отправлялся в поле. Оглянувшись вокруг, я ложился между рядами, разгребал землю, и картофелины одна за другой исчезали в мешочке, который лежал рядом. Домой я возвращался затемно. Моё мальчишечье сердце согревала радость, что я помог бабушке, что у неё одной заботой меньше.