Донат Шайнер - Сорванец

Я пробился сквозь толпу людей к лотку и начал:

— Гляньте, что у меня в сардельке! Там кусок дерева!

Продавец поглядел на меня, а потом сказал так спокойно, будто он давно уже меня ждал:

— Ну и что из этого? Может, ты у нас такой изнеженный, что боишься зубы поломать? Не нравится — выбрось её! И проваливай!

Все вокруг меня смеялись, и я отошёл разочарованный. Правда, сардельку я не выбросил: она мне и так пришлась по вкусу. Но моей кроне пришёл конец. А значит, кончилось для меня и гулянье в Свакове.

Домой я шёл не спеша, меня интересовала каждая бабочка, каждый жучок. Порой я напевал про себя. От бабушки я знал много песен. Как она пела! Ссадины она лечила арникой, нужду — песней. Песней сыт не будешь, но она согревала нас, утешала и помогала забыться в тяжёлую минуту. Много песенок знала бабушка — видно, они часто нужны были ей, чтобы прогнать печаль и слёзы.

Я пришёл домой затемно. Бабушка сидела у окна и чинила одежду, выстиранную ещё утром: фартук, кофту, мою рубашку и штаны.

— Проголодался? — спрашивает она меня. — Ел что-нибудь?

Я рассказываю, как купил себе сардельку.

— Погоди-ка, я тебе разогрею кнедлики с капустой. Известное дело, когда служишь у господ, они тебе лишнего не дадут.

Она сказала «у господ», но думала о священнике.

Потом я ел, а бабушка рассказывала мне о маме и отце. И вот я уже лежу в постели, а она всё ещё мне рассказывает. Она хотела, чтобы я не забывал родителей.

Так я и заснул. И опять — в который раз — мне снился поезд. Этот сон повторялся снова и снова. Я стою и вдруг чувствую, что за мной кто-то идёт. Оборачиваюсь, а за мной едет поезд. Товарный. Он сошёл с рельсов и преследует меня. Паровоз становится на дыбы, как конь, и едет на одних задних колёсах, его перёд нависает и морщится, как лоб, а паровозные огни становятся глазами. Паровоз мчится за мной по шоссе, по дороге, и даже поле ему не помеха. Он подпрыгивает, рычит, приближается, хотя я бегу из последних сил. Это конец, мне не убежать. Вот-вот он наедет на меня, я чувствую его за своей спиной… В ужасе я кричу…

И тут я слышу бабушкин голос:

— Что случилось! Спи! Я здесь, с тобой!

Я перевожу дух — бабушка меня спасла. Теперь можно спать спокойно.

По утрам меня не будило солнце, в нашу комнату оно никогда не заглядывало. Будила меня бабушка, уходя рано утром на работу. На прощанье она напоминала, что я должен запереть квартиру, отнести молоко, сходить почистить обувь господам и не должен драться и проказничать. Иногда я ещё лежал после её ухода, иногда сразу вставал и отправлялся на улицу.

Я садился на берегу речки с краюхой хлеба в руке и смотрел на рыбу в воде, на проходящих мимо людей — ничто не ускользало от моих любопытных глаз.

Поэтому я одним из первых обнаружил, что на городскую площадь прибывает цирк. Люди добрые, вот это была новость! Карусели, качели и прочие аттракционы у нас бывали довольно часто, но цирк приезжал дай бог чтобы раз в год. Целый день я слонялся вокруг фургонов и лошадей и смотрел, как сооружают балаган, в котором будут давать представления. Я был не один, мальчишки ходили вокруг целыми табунами.

А к вечеру приходил наш черёд. Нас приглашали участвовать в рекламном шествии циркачей по улицам города. Перед балаганом стояла наготове «колесница» для оркестра, в неё усаживались музыканты. Инструменты у них так и сверкали. Нас, мальчишек, один из распорядителей уводил в балаган, где была приготовлена ещё одна «колесница». Для нас! Она была похожа на лебедя, но в ней должны были ехать бойцы-гладиаторы. Я глаз от неё не мог оторвать. Неужели мы в ней поедем? Уж не повезёт ли она нас на небо? Я был как во сне. Но всё это было наяву.

Первым делом нас облачили в длинные красные рубашки. Некоторым рубашки были великоваты, и рукава у них свисали до колен. Ну чистые пугала огородные! Потом нам раздали «королевские» короны из жёлтой жести, чтобы мы надели их себе на головы; одним они были малы, другим велики, и мы наспех обменивались ими. Я и не пытался подбирать себе «корону», всё равно она сползала мне на уши.

И вот нам велят занять свои места. Мы взобрались на «колесницу». Я стоял на подоле собственной рубашки, а «корона» съехала мне на нос. Водрузив её на место, я увидел, что к колеснице идёт какой-то господин — толстый и мрачный, в трусиках, с такой же короной на голове. Но у него она была побольше, хорошо начищена и блестела как золотая. Через плечо у него была широкая красная лента, в руке пучок жёлтых молний из проволоки. Молнии сверкали вовсю — только что искры из них не сыпались! Этот человек взобрался на передок нашей колесницы, широко расставил ноги, подбоченился, а руку с пучком молний поднял вверх. Нам сунули в руки деревянные копья, покрытые бронзовой краской.

Так и не знаю, кого изображал тогда этот борец и почему на колеснице оказались мы, но, видимо, мы представляли каких-то героев. Герои героями, но нам пора было выезжать. Перед балаганом зазвучали фанфары, и наша колесница, запряжённая двумя тощими лошадёнками, тронулась. Мы опередили оркестр и направились к городу во главе процессии. Сзади нас ехали музыканты, за ними шли облезлый верблюд и тощий медведь. Шествие замыкала тележка, запряжённая пони, а на ней приплясывал и паясничал пёстрый клоун. Музыка играла один марш за другим.

Мы стояли как вкопанные, но только до тех пор, пока колесница не въехала на булыжную мостовую. Гладиатору было всё нипочём, он стоял неподвижно, мрачный, как бог возмездия. Зато мы не могли выстоять на своих местах. Колесница подпрыгивала на булыжниках, а мы приплясывали на ней, как козы на льду. Наши копья раскачивались, мы опирались на них, чтобы не свалиться, а обручи всё глубже съезжали нам на уши.

Представляете, какое зрелище! Хорошо ещё, что бабушка меня не видела, а то бы она перепугалась до смерти. Но мы, конечно, держались так же, как наш предводитель, — мрачно, даже свирепо. А главное — важно.

Объехав весь город под музыку, мы возвращались героями к цирку на рыночной площади. Каждый из нас получил по контрамарке на вечернее представление. Не бог весть что, особенно если учесть, что в цирк мы бы всё равно хлопали. Всегда найдётся место, где можно приподнять или подвернуть брезент и подлезть под него. Что это за цирк, в который мы бы не сумели пробраться? Ведь и на карусели мы всегда катались бесплатно. Если карусель была с цепным приводом, мы ходили на верхний помост — крутить. Два раза покрутишь — один раз прокатишься.

«Готово, поехали!» — кричит карусельщик, и карусель трогается. Когда он кричал: «Эй, там, наверху, потише!», мы притормаживали. Когда внизу раздавался звонок, мы переставали крутить. Крутить карусель — нехитрая наука, другое дело — крутить колесо оркестриона. Это работа почётная: ты властелин музыки. Всё вокруг дребезжит, громыхает, и наконец рождается какой-то вальс. Потом звучит марш, и публика идёт по домам. Над тобой звёздное небо, мысли и впечатления переполняют тебя, ноги едва передвигаются от усталости. Кончается летний день. Последний день каникул.