Яков Ершов - Витя Коробков - пионер, партизан

— Убрать! — дернул охранник подбородком в сторону мальчика.

— Не стану! — твердо сказал Витя и стал вытирать испачканные углем руки.

Гитлеровец сузил холодные глаза, размахнулся и ударил, мальчика кулаком в лицо.

Стены камеры поплыли перед глазами Вити. Он покачнулся и чуть не упал, но в следующую минуту, не помня себя от ненависти и обиды, кинулся с кулаками на здоровенного краснолицего охранника. Мирханов навалился на мальчика сзади, скрутил руки, швырнул на пол. Витя потерял сознание.

На другой день Витю вызвали на допрос. Полицай долго вел его по мрачным коридорам тюрьмы, противно стуча сапогами. Наконец, остановились у черной, обитой клеенкой двери. Полицай пропустил Витю вперед, в комнату со многими дверями. Сидевший за столом гитлеровец, не поднимая головы от бумаг, бросил:

— К Шольцу.

Вите знакома была уже эта фамилия. Какой-то Шольц квартировал у Мирхановых и пытался спастись у Коробковых во время десанта.

Но Витя не знал ничего больше об Отто Шольце, не знал, какой это свирепый и подлый враг. Шольц считал, что гитлеровцы до сих пор не добились победы только потому, что были недостаточно жестоки. Советские люди не нравились ему. Они не сдавались, не желали сдаваться, никогда и нигде; даже здесь, в оккупированном городе, они продолжали сопротивляться. Они не хотели быть рабами, не хотели работать на своих «хозяев». Более того, они уничтожали «победителей». Шольц не мог понять этого упорства. И, не понимая, считал, что они, «победители», проявили недостаточную жестокость. Все дело в мере жестокости. Советский народ, как более упорный народ, требует большей жестокости. А поэтому — надо убивать. Убивать как можно больше. Убивать всех — женщин, детей, стариков. Так рассуждал Шольц, и не только рассуждал, но и действовал.

Как следователь СД Шольц не обязан был допрашивать рядовых партизан. Но эти идиоты из сыскной полиции до сих пор не выловили действовавших в городе подпольщиков. Шольц надеялся, что мальчишке нетрудно развязать язык и он, Шольц, сумеет на этом деле выслужиться. И Витя попал к Шольцу, самому злобному в городе гитлеровскому палачу.

После вчерашних побоев Витя еще нетвердо стоял на ногах. Правый глаз распух и слезился, ныла разбитая челюсть. Но Витя не хотел показывать слабости перед врагом. Он, твердо ступая, вошел в кабинет следователя и прислонился к дверному косяку.

Шольц сидел за столом. Справа от него стояли начальник общей полиции Пушкарев и немка-переводчица. Шольц посмотрел на Витю, перевел взгляд на застывшего в дверях полицейского и сердито спросил:

— Зачем били?

Он задал этот вопрос не из жалости. Он боялся, что кто-то неумелым допросом испортил дело. Поэтому он не стал слушать ответа полицейского: этот ответ его не интересовал, — а задал новый вопрос, теперь уже Вите:

— Ты знаешь, где партизаны?

Шольц хорошо изучил русский язык, но он задал вопрос по-немецки. Переводчица повторила его по-русски, хотя в этом и не было необходимости: Витя и так понял бы, если бы он слушал. Но он не слушал. После того как полицаи избили его, Витя решил, что не будет отвечать. До этого он как-то еще боялся своих палачей, боялся предстоящей встречи с ними и допроса, потому что не представлял себе, как все это будет. Теперь все встало на свои места. Гитлеровец ударил его, и страх перед будущим исчез. Он понял: они хотят сломить его. Но они сами боятся его и поэтому бьют.

И он встал на путь того мальчишеского упорства, которое невозможно преодолеть. Он будет молчать, если нужно — лгать, но он, конечно, не скажет правды.

Витя уже давно решил, как вести себя на допросе. Лучше всего смотреть в одну точку и думать о чем-нибудь своем. И он смотрел теперь в окно на базарную площадь и думал о матери, которая не знает еще, что их схватили, и наверное ждет от них весточки. Витя думал об этом и не слышал обращенного к нему вопроса. Шольц взял со стола резиновую плеть — тройчатку с тремя кожаными хвостами, оплетенными проволокой.

— Нам известно, — сказал он, играя плеткой, — что ты с отцом был в лесу, у партизан. Зачем вы вернулись в город?

Не было ничего более легкого, чем ответить на этот вопрос: об этом они договорились с отцом еще в отряде. И Витя сказал:

— Я ничего не знаю о партизанах. Мы некоторое время жили в деревне, а теперь вернулись домой.

— Ты врешь! — вскипел Шольц. — Где твоя мать?

Было бессмысленно подробно отвечать на все вопросы, которых могло быть множество, и Витя сказал: «Не знаю», и продолжал смотреть в окно на качавшуюся на ветру старую вывеску «Гастро…» и думать о том, когда же было сорвано окончание слова: когда уходили наши или уже при немцах.

А Шольцу нужно было во что бы то ни стало узнать фамилии городских жителей, с которыми были связаны партизаны, его интересовали явки, которыми — об этом не трудно было догадаться — снабдили в лесу Коробковых перед отправкой в город. И он продолжал задавать вопросы:

— Кто еще из партизан вернулся в город?

— Не знаю, — ответил Витя и пожал плечами. — Я не был у партизан.

— С кем ты и твой отец должны были встретиться в городе?

— Не знаю. Ни с кем. Мы шли домой.

Вопросы следовали быстро, один за другим. Шольц надеялся сбить мальчика, запутать его, поймать на необдуманном ответе. Но Витя отвечал равнодушно: «Не знаю, не видел, не был». Он казался спокойным, а на самом деле он весь был, как натянутая струна, и нечеловеческого напряжения стоило ему это спокойствие.

Это была очень тяжелая игра, потому что перед ним был хитрый и злобный враг.

— Мы тебя отпустим, — говорил Шольц вкрадчиво, и рыжая переводчица переводила Вите эти слова. — Я вижу, ты послушный мальчик, добрый мальчик. Ты не захочешь сделать больно своему отцу, своей матери. Ты сегодня же будешь дома. Для этого надо совсем немного: скажи, с кем вы должны были встретиться в городе? К кому ты шел?

— Я ничего не знаю, — потупясь, повторял Витя. Он считал, что, взяв их на квартире, немцы не могли точно знать, зачем они пришли. Они могли лишь догадываться об этом. Он не знал, что они уже выданы Вятченко и Аркашкой.

— Ах, как нехорошо, такой милый мальчик и говорит неправду, — Шольц встал из-за стола, подошел к Вите и попытался изобразить улыбку. — А как тебя звали в отряде?

Вопрос был настолько неожиданным, что Витя вздрогнул.

— Меня зовут Витя, — после короткого раздумья сказал он. — Я уже отвечал.

Шольц, довольно потирая руки, прошелся по комнате ему показалось, что мальчишка, наконец, растерялся.

— Не хочешь говорить? — ядовито усмехнулся он. — Напрасно. Мы и так все знаем. В отряде тебя называли «Витюсик». Так? Ви-тю-сик! Нам известно и то, с кем ты должен встретиться здесь, в городе. Мы хотим только уточнить, чтобы не губить невинных.