Сергей Голицын - Городок сорванцов

Для старших ребят он был первым выходным. Сегодня они впервые не пошли работать в колхоз. И, может быть, именно по этой причине они, бросив свою напускную солидность, дурили и баловались куда неугомоннее младших.

В протоке было не глубже чем по колено. Игры затеяли в воде, прыгали в чехарду, тянули в разные стороны канат, играли в водное поло, брызгали друг в друга, просто кувыркались и, конечно, визжали, и кричали так, что у меня звенело в ушах. Никак не верилось, что они всю ночь не спали.

Алевтина Алексеевна забыла, что она студентка пятого курса, и, растрепанная, раскрасневшаяся, прыгала и носилась вместе со всеми.

Только Эдик не принимал участия в общих играх. Он лежал на пляже в одних плавках и загорал, нацепив на нос лист подорожника.

Владимир Викторович и я разделись. Мы легли на животы на песок, издали наблюдая за нашими сорванцами и потихоньку переговариваясь. Я показал на Эдика.

Глядите, ваш «заслуженный мастер спорта» чувствует себя обиженным. А почему он сам никогда не купается, никогда не занимается утренней зарядкой, а только любит командовать» другими? У меня возникло подозрение, что он и плавать-то не умеет.

Владимир Викторович расхохотался.

— Я заметил, вы относитесь с предубеждением к моему лучшему помощнику, — сказал он. — Просто у него бактериофаг переливается в желудке, вот он и лег.

Я хотел было возразить, но в эту минуту несколько мальчиков подбежало к нам. Все наперебой принялись рассказывать о невероятных ночных приключениях.

Мы услышали поразительные истории. Изыскатели проваливались в болото, скатывались с обрыва, перелезали через колючую проволоку и через заборы, на них нападали собаки, осы, змеи; они видели зайца, белку, лису, даже лося и даже… во всяком случае, мальчишки уверяли совершенно серьезно, что встретили в темноте настоящего медведя.

В эту ночь трое потеряли тапочки, трое — головные уборы, а у одной девочки каким-то совершенно необъяснимым образом пропало платье.

Невдалеке от нас «главный врач» Наташа Толстенкова, засучив рукава, делала бесчисленные перевязки рук и ног и тыкала в физиономии зеленые кляксы. Не удивительно, что после ночной битвы оказалось столько раненых.

«Эх, нехорошо, что в день всеобщего веселья Наташа на меня сердится», — подумал я. И, выбрав момент, когда ни одного калеки около походного лазарета не вертелось, я вскочил и подошел к «главному врачу».

— Послушай, ты на меня не обижаешься? — спросил я.

Наташа тотчас же вытаращила на меня свои круглые глаза, просияла, улыбнулась, ее румяные щечки зарделись.

— Это очень хорошо, что вы первый попросили у меня прощения, — неожиданно сказала она.

Мне не хотелось спорить с «главным врачом» за это самое «первое прощение», я молча взял ножницы и стал ей «ассистировать».

Точно в тот же самый час, как и в городке, поспел обед. Он был сварен на громадном костре, во многих' ведрах. После обеда наступил тихий час, потом подали полдник. И так же, как в городке, строго в положенные часы Валера трубил в горн и так же усердно медсестры проверяли руки.

После полдника мы с Владимиром Викторовичем вновь улеглись на пляже, а неугомонные ребята опять устремились играть.

И вдруг вдали показалась маленькая коренастая фигурка мальчика, скачущего вдоль берега реки. Мальчик очень спешил, то бежал вприпрыжку, то быстро семенил по прибрежной гальке. Фигурка приблизилась. И каково было мое удивление, когда я узнал Витю Панкина. Да, это бежал он.

Я глазам своим не поверил: еще так недавно в нашем лазарете лежал этот мальчик, метался в жару, бредил махаоном… И вдруг он стоит против нас по колено в воде, кажется совсем здоровым, да еще успел где-то изловить самую быстрокрылую бабочку.

Выйдя на берег, Витя протянул бумажку.

— Справка из больницы, только осторожнее.

Оказывается, пойманного махаона Витя завернул в эту самую справку. С чего начинать: рассматривать ли махаона или читать бумажку? Нет, бумажка важнее.

Справка была составлена на обычном труднодоступном для простого смертного медицинском языке, а в переводе на язык русский она означала, что в Звенигородскую больницу такого-то числа, то есть вчера, поступил мальчик Витя Панкин, 12 лет, с подозрением на дизентерию. В тот же день самыми разнообразными и энергичными способами ему прочистили желудок, после чего температура у него сделалась нормальной, а сегодняшний бактериологический анализ показал, что никаких дизентерийных палочек в его кишечнике не найдено, и, следовательно, мальчик здоров и выписывается из больницы.

— Витя! Витя! — схватил я его за плечи. Кажется, никогда за всю медицинскую практику я так не радовался выздоровлению своего пациента.

— Хороший махаон? А? — спросил меня Витя, шмыгая носом.

— Покажи.

Махаон был в ужасном виде — крылья истрепались, пыльца слетела, знаменитые шпоры оторваны… но разве я могу сегодня бранить Витю?

— Как ты его поймал? — спросил я мальчика.

Витя рассказал: он почувствовал себя сегодня утром совсем здоровым, сел на подоконник открытого окна палаты и от нечего делать принялся рассматривать зеленый палисадник, кусты сирени и большую клумбу с разными цветами. Вдруг на одном лиловом цветке он увидел его.

— Кого его?

— Да махаона. Он сидел, то раскрывал, то складывал свои — ух, какие красивые! — крылышки — желтые с черным…

Витя посмотрел из окна вниз на землю. Сперва ему показалось ужасно высоко. Он заколебался. Да нет, пожалуй, не очень было высоко. Он быстро, но осторожно перекинул обе ноги за окно, на секунду повис на руках, держась за подоконник, и спрыгнул вниз. Сбросил с себя больничный халат, едва дыша подкрался к клумбе и накрыл халатом бабочку.

Кончив рассказывать, Витя закинул руки на затылок и взглянул на меня и на Владимира Викторовича своими ясными и наивными глазами. Хлюпая конопатым носом, он терпеливо ждал, когда мы его, наконец, отпустим веселиться с другими ребятами.

— А как ты нас нашел? — спросил его Владимир Викторович.

— Марья Петровна дорогу объяснила, — ответил тот и добавил: — Там, на этой бумажке, она вам написала.

Я развернул справку и на обороте прочел две строчки карандашом:

«Как обычно, я была права. М. П.».

Владимир Викторович тоже просмотрел записку. В его темных глазах мелькнули лукавые искорки. Он низко по-театральному мне поклонился и торжественно возгласил:

Это стихотворение было сочинено экспромтом и явно в шутку. Значит, можно не отвечать на каверзный вопрос, заданный в четвертой строчке.