Росс Уэлфорд - Путешествие во времени с хомяком [litres]

– Во имя всего святого, Ал, сколько можно? Бери с собой ключи!

Я узнаю́ голос – моё сердце сейчас выпрыгнет из груди. А в горле у меня пересохло уже давно, так что я могу только прохрипеть:

– Мама? Мама!!!

Она останавливается. Она оборачивается.

Это мама. В нашем старом доме. Не в доме Стива.

– Ну что ты стоишь там, Ал? Что вообще такое на тебе надето? Уф! Эй!

Я влетел в дом и обнял её с такой силой, что мы чуть было не потеряли равновесие, но всё-таки устояли. Я обнимаю её, чтобы убедиться, что это действительно она. Мы стоим, обнявшись, и она повторяет:

– Всё в порядке, Ал? Что-то случилось? – потому что я плачу и смеюсь одновременно.

Позднее, вспоминая о случившемся, я понимаю, насколько странно всё это для неё выглядело.

Мы так и стоим в прихожей, и мама тоже обнимает меня, потому что (она скажет мне об этом потом) мамам всегда приятно, когда сыновья их обнимают. А я всё рассматриваю маму: её голову, её волосы, её руки – и улыбаюсь, потому что всё так, как и должно быть. Потом она целует меня в макушку:

– Ладно, чудо-мальчик, а теперь отпусти меня.

Из гостиной доносится звук телевизора и ещё один знакомый голос:

– Литва! Оливер Кромвель! Хлорид натрия! – и фырканье. – Легче лёгкого, проще пареной репы!

Дедушка Байрон выходит к нам – с ним тоже всё в полном порядке. Я обнимаю и его: он пахнет так, как нужно, и его правая рука вывихнута – даже это сейчас кажется правильным.

Всё правильно.

Мама говорит:

– Ужин через десять минут, мальчики.

– Что на ужин? – осторожно спрашиваю я, потому что, кажется, впервые в жизни хочу , чтобы это был один из маминых экспериментов.

– Курица ко́рма [62] Курица ко́рма – популярное блюдо индийской кухни: тушёное мясо птицы в сливочно-ореховом соусе с приправой карри. , – отвечает мама, и у меня возникает странное предчувствие. – Вот только курицы в морозилке не нашлось, и я положила вместо неё свиные почки. Это своего рода эксперимент. И, э-э, Ал, где ты взял эту одежду? Ты заглянул в благотворительный магазин «Сью Райдер»? [63]

За её спиной дедушка Байрон с удивлением качает головой.

Всё правильно. Всё. Но мне необходимо кое-что узнать.

И я не могу заставить себя спросить об этом.

Я говорю себе, что можно оставить всё, как есть, – меня это более чем устраивает. Если я не задам вопрос, то не услышу ответ, которого боюсь. Но всё-таки так нельзя.

Я должен спросить:

– Где папа?

Мама смотрит на меня так, словно я сошёл с ума, и у меня перехватывает дыхание.

– Твой папа? – говорит она, нахмурившись. – Где он, по-твоему, может быть?

Я пытаюсь придумать ответ, но не могу.

– Он… он жив?

Мама делает удивлённое лицо:

– Жив? Конечно, нет, – она обиженно и озадаченно смотрит на меня, но потом уголки её губ поднимаются – и я просто не знаю, что думать. – Я не говорила тебе? Его хладнокровно расстреляла банда дрессированных хорьков, – она делает паузу. – Он в бункере, глупыш, – там же, где обычно. Иди и скажи ему, что ужин почти готов. Честное слово, Ал… – и она идёт на кухню, качая головой и улыбаясь.

В этот момент я чувствую, что не вынесу больше ни минуты беспокойства и неопределённости. Мне кажется, меня сейчас вырвет. Я прохожу через заднюю дверь и спускаюсь по ступенькам в бункер. Старую металлическую дверь со штурвалом сменила обычная, и я чувствую запах – странный, но в то же время знакомый. Перешагнув порог, я пытаюсь сразу осознать всё то, что вижу, но это очень трудно.

И вот он – стоит спиной ко мне.

Он слышит мои шаги, оборачивается – и это точно он.

По какой-то причине я не бросаюсь к нему, чтобы обнять, а просто замираю, и он говорит:

– Привет, приятель, – даже не глядя на меня.

Я хочу подбежать к нему и обнять, но не могу. Я не могу даже пошевелиться. Поэтому я осматриваю бункер. Одна из стен заставлена от пола до потолка маленькими клетками – впереди у них решётки с поилками. Должно быть, их тут штук сорок, и в каждой сидят хомяки – по одному или по двое, коричневые и серые, большие и маленькие… К паре клеток прикреплены наградные розетки с ленточками, над столом висят сертификаты в рамках, а на книжной полке я сразу замечаю «Разведение хомяков для начинающих» доктора А. Боргстрёма. Я рассматриваю всё это со смесью восторга и удивления, и тут ко мне подходит папа – он что-то держит в сложенных ладонях.

– Смотри, – говорит он и раскрывает ладони, чтобы показать мне крошечного коричневого детёныша хомяка, – это Алан Ширер. Вот, возьми его.

Я не могу произнести ни слова, а если бы мог, это было бы нечто невразумительное вроде:

– Чего? Э-э-э? А? Как?

– Он прапрапрапрапрапрапраправнук хомяка, которого я нашёл в своём сарае, когда мне было двенадцать, – говорит он, загибая по пальцу на каждое «пра». Потом забирает хомячка и сажает его в одну из клеток.

Я всё ещё молчу. Папа поворачивается и вопросительно смотрит на меня:

– Всё в порядке?

Я киваю. Потом он обращает внимание на мою одежду.

– Симпатичная куртка, Ал. У меня была такая… Он вдруг замолкает. Пристально смотрит на меня, моргает, а я смотрю на него. И кажется, что тридцать лет тают сейчас между нами – в комнате, полной хомяков.

Наконец после долгого молчания он говорит:

– Ал Сингх.

Я киваю.

И вот тогда мы обнимаемся. Это самые долгие, крепкие и искренние объятия за всю историю.

– Ты поверил мне, – говорю я ему в грудь.

Он кивает своим коротким кивком и отвечает:

– Как никому в своей жизни.

Через несколько минут, или через час, или через тридцать лет он смотрит на меня и улыбается:

– Нам с тобой многое предстоит рассказать друг другу.

И это замечательно. Потому что папа обнимает меня. И мне не нужно никуда идти.

Вот, в общем-то, и всё.

Изменил ли я мир? Что ж, свой мир я изменил точно. И мир папы, мамы и дедушки Байрона.

Я рассказал им обо всём, но только папа действительно понимает, что к чему. Он откопал моё письмо в ящике со старыми вещами, мы вместе посмотрели селфи на моём мобильном, но даже после этого осталась куча вопросов. Вопросов, на которые нет ответа.

Например, тем вечером, когда всё это произошло, я ушёл из дома (этого дома) примерно на час и не сказал, куда иду. Это был тот «я», который до этого жил с мамой и папой (то есть не я), и потом другой «я» (я) отправил письмо с Аланом Ширером, и этот мир изменился… Я говорю «и потом», словно это была линейная последовательность времени, когда одно событие следует за другим, но теперь я знаю (или думаю, что знаю): так это не работает. Всё это очень запутанно.

Какое-то время я боялся, что другой «я», мой доппельгангер, однажды вернётся с прогулки и спокойно зайдёт в дом. Вот неловкая была бы ситуация, но, кажется, этого всё-таки не случится.