Росс Уэлфорд - Путешествие во времени с хомяком [litres]

И тут встревает Родди с вопросом:

– Но у него ваша фамилия? Чаудхари? – может, это мне просто кажется, потому что я нервничаю, и ситуацию усугубляет то, что он полицейский, но вроде бы в его голосе слышится недоверие.

– Да. Мы хотели сохранить семейную фамилию, – непринуждённо отвечает дедушка.

Нарочито непринуждённо, если вы хотите знать моё мнение. Родди продолжает смотреть на нас с подозрением.

А я? Я просто сижу и не говорю вообще ничего . То есть мне нечего сказать, понимаете? А что бы я мог сказать? Хуже уже не будет.

(Кстати, когда вам говорят это, помните: хуже – будет. Так и произошло, и полностью по моей вине.)

Я сижу на мамином блестящем чёрном диване. Кажется, я знаю, как доказать нашу связь и убедить её, что она моя мама, – надо показать ей мои сросшиеся пальцы. Я дожидаюсь, пока Родди выйдет на минутку, молча и быстро снимаю ботинок с носком, а потом восклицаю:

– Смотри!

(Ещё один совет: если вы в малознакомой компании и хотите укрепить сомнения в вашей вменяемости, есть хороший способ – можете просто разуться, снять носки и крикнуть: «Смотрите!»)

Мама бросает быстрый взгляд на мою ногу, снисходительно и немного нервно улыбается и умоляюще смотрит на дедушку Байрона.

– Мои пальцы! – говорю я. – Синдактилия! Как у моей мамы.

– О да! – восторженно отвечает мама, но это не её настоящий голос. Таким голосом разговаривают с детьми люди, у которых нет своих детей. Он чересчур звонкий. – Твой дедушка сказал тебе, что у меня так же? Ты, наверное, знаешь, какая это редкая штука! Так необычно! Ты особенный , да, Ал?

Особенный.

Мама улыбается мне, но и улыбка у неё ненастоящая. Это улыбка сочувствия, абсолютно искусственная, и большего я от неё не дождусь.

Пора уходить. Я уже не могу выносить этого, поэтому быстро надеваю носок, ботинок и встаю, когда в комнату заходит Родди. Мама уточняет:

– Как у твоей мамы, ты говоришь? – и потом обращается к дедушке Байрону: – Вы, кажется, не упоминали, что у Гипатии синдактилия?

– А, он запутался, бедняга. Он хотел сказать, как у папы. Что ж, был рад снова повидаться, Сара, Родди.

Мы стараемся поскорее убраться из их дома. Я знаю, что вёл себя странно, и Родди всё ещё подозрительно смотрит на нас, когда они прощаются и говорят: «Приходите ещё». Я знаю, что провалил операцию, но у меня в запасе остался последний приём:

– Передай от меня привет тёте Элли! – говорю я, и у мамы меняется лицо. Дедушка Байрон чуть не уволакивает меня оттуда.

Мы садимся на мопед; я оглядываюсь и вижу, как Родди поворачивается к маме. Она поджимает губы и качает головой – и в этот момент я понимаю, что случится дальше. И знаю, что мне нужно делать.

Я ведь уже рассказывал вам, что дедушка Байрон помнит почти каждый день своей жизни? Чем дольше я размышляю об этом, тем сильнее меня это впечатляет. Он помнит важные события вроде свадьбы, пусть этим никого и не удивишь, ведь такие вещи помнят все. Но он может вспомнить и любые мелочи: вкусный обед или одежду, которая была на нём в определённый день.

В голове у него более восемнадцати тысяч бит информации, покопавшись в которой, он может сказать, например, где был в какой-то конкретный день, где жил в тот период, кто с ним был или что он ел. Это нигде не записано, конечно, так что проверить никак нельзя, но я ему полностью доверяю.

По радио могут назвать дату, а он закроет глаза и скажет:

– А, да! 12 марта 1977 года. В этот день мы с твоей бабушкой Джули гуляли по пляжу и попали под невероятно сильный град – огромные градины были размером с горох, – и иногда добавляет, кто там был ещё и что на них был надето, но так происходит не всегда.

Между тем мы заходим в дом дедушки Байрона на негнущихся после поездки на мопеде ногах. Мне нужно кое-что выяснить. Мы ни слова не сказали друг другу на обратном пути – в основном из-за того, что разговаривать под шум двигателя и свист ветра практически невозможно. Да и что тут скажешь – я могу только извиниться за то, что всё испортил.

– Как там старые добрые Дворцы памяти, дедушка Байрон? – спрашиваю я будто между делом. Да, такую реакцию я предсказать не мог. Он замирает на месте и хмурится – я раньше и не думал, что он вообще умеет хмуриться.

– Я бы сказал, что им требуется небольшой ремонт.

– Ладно. Чем ты занимался… ммм… 2 сентября 1980 года?

Он очень долго смотрит куда-то влево:

– Это было… э-э-э… Как я уже сказал, там нужно навести порядок.

Я разочарован и даже не скрываю этого:

– Ой, да ладно, как насчёт 24 января 1996 года?

– Прекрати! Я тебе не цирковая обезьянка, – огрызается дедушка Байрон, но я не сдаюсь:

– Но ты же написал об этом книгу! «Дворцы памяти Шри…»

– Я знаю об этом, как, очевидно, и ты. Ты же знаешь обо «мне» всё. Вот только это, кажется, какой-то другой «я», – чтобы подкрепить свои слова, дедушка рисует пальцами в воздухе кавычки. Он почти кричит. – Я уже и забыл, когда в последний раз видел эту книгу, а тебя я не видел целых тридцать лет. Теперь ты ждёшь от меня, что я буду кем-то другим? Подумай, о чём ты просишь, Ал. Я иду в магазин. Ты остаёшься здесь. Я не хочу, чтобы ты гулял по улицам. Это небезопасно. И потом нам нужно решить, что с тобой делать.

Он имеет в виду, что всё это для него небезопасно. Я понимаю. Мужчина не может взять и начать жить с мальчиком – к нему обязательно появятся вопросы.

Он громко хлопает дверью, когда выходит. И получается, что у меня случилось уже две ссоры с дедушкой Байроном за пять дней, или всё-таки за тридцать лет, или я даже не знаю, выбирайте сами. Я уже бросил попытки в этом разобраться.

Мопед дедушки Байрона тарахтит по дороге, и мне нужно действовать быстро.

Вот какая штука: в мире, куда я вернулся, непостижимым образом произошли миллионы изменений из-за того, что я сделал в прошлом. Моя мама меня не знает (не считая той единственной встречи, когда она назвала меня «особенным»), дедушка Байрон просто… ну, он просто не такой, как раньше. Я думал об этом на обратном пути из Блейдона, когда вспомнил слова дедушки Байрона (того, которого я теперь называю «старый дедушка Байрон»):

– Не мечтай о другой жизни, Ал. Полюби ту, которая у тебя есть.

Значит ли это, что я не могу попробовать изменить жизнь, в которую попал?

Я решил, что нет, не значит. Я в комнате Пая: достаю из своего рюкзака поцарапанную чёрную коробку и провода. Код из цифр и символов, который я так старательно набирал на суперкомпьютере Пая, всё ещё у меня на флешке. Придётся позаимствовать ноутбук дедушки Байрона. И нужно где-то взять жестяной садовый таз.

Я воспользуюсь машиной времени в последний раз. Серьёзно. Один. Последний. Раз.

Я до смерти устал от путешествий во времени.