Росс Уэлфорд - Путешествие во времени с хомяком [litres]

– Как бы я мог им быть?

Дедушка Байрон с усилием моргает. Может быть, он скрывает слёзы – я не знаю. Тогда я говорю:

– Я Ал. Ал Сингх? Ты помнишь?

Глаза дедушки двигаются вверх, налево и снова на меня. Он качает головой.

– Давай же, – ободряюще говорю я. – Ты же помнишь всё! В магазине с парнем-сикхом, они ещё думали, что я Пай и… – он всё ещё в замешательстве. – Я приходил сюда, в этот дом. В тот день, когда Пай… – и он заканчивает фразу за меня:

– В тот день, когда Пай утонул. Ты приходил к нам. Потом ты был в магазине. С Бару и… и другим парнем, его сыном, – память возвращается к нему, и дедушка медленно кивает. Он кладёт мне руку на плечо и ведёт в дом, закрывая за собой дверь.

– Пойдём, приятель, – говорит он мне.

Но в его голосе нет лёгкости. Я словно высосал из него всю энергию. С тяжёлым чувством я очень медленно иду за ним.

Ладно, задумайтесь на секунду. С чего бы вы начали рассказывать дедушке Байрону о том, что произошло?

Не знаете. Вот и я не знаю. Первое, что я говорю, садясь за кухонный стол, это: «Есть чем перекусить?» Дедушка наливает мне стакан молока – я выпиваю его залпом, пока он подогревает в микроволновке алу чаат [58] Алу чаат – отварной картофель со специями. Эта лёгкая уличная закуска популярна в Индии. , а потом я ем, ем и ем ещё. Я достаю Алана Ширера из рюкзака – и на озадаченном лице дедушки Байрона, пусть и ненадолго, появляется улыбка. Он даёт Алану Ширеру бразильский орех и воду в блюдце и, кажется, немного расслабляется. Это хорошо: хомяк отвлёк его от меня, и напряжение, которое я чувствовал с порога, постепенно спадает. Дедушка придвигает к столу табуретку и сидит напротив, пока мы с хомяком едим.

Я не могу разговаривать с полным ртом, поэтому пока осматриваюсь и с удивлением отмечаю, что дедушка давно не делал уборку. Не то чтобы на кухне грязно – просто беспорядок. В доме у дедушки Байрона всегда было полно вещей, но он обладал удивительной способностью содержать всё в чистоте и порядке. Наверное, он был просто занят или что-то в этом роде. И я замечаю ещё кое-что: его длинная коса исчезла.

У меня появляется неприятное предчувствие, и диалог, который происходит между нами потом, его только усиливает. Дожевав острую картошку, я говорю:

– Дедушка Байрон, можно спросить…

– Как ты меня назвал? Дедушка Байрон?

– О. Да. Я скоро объясню, – это смутило меня, как вы можете догадаться, но я не отступаю: – Как называется столица, ну, например… Гренландии?

Дедушка Байрон смотрит на меня, прищурившись:

– Грен… Понятия не имею, сынок. Почему ты спрашиваешь?

И потом мы разговариваем. Я не буду пересказывать вам всё. Беседа длится несколько часов. Попробую описать на примере. Представьте: вам нужно объяснить, что такое книга, тому, кто ничего не знает о чтении – кому-то из древнего туземного племени.

Но могло быть и хуже. Дедушка хотя бы не думает, что я сошёл с ума или пытаюсь его обмануть.

Я говорю и говорю, а он иногда задаёт вопросы и старается следить за ходом истории. Конечно, это непросто, и в любой момент я готов услышать:

– Ладно, приятель. Довольно. Всё это полная нелепица. Или ты говоришь мне правду, или я звоню в полицию. Ты – мальчишка, который явился в мой дом, а я знаю о тебе только то, что ты произошёл от Адама и Евы, и это может вылиться в большие неприятности…

И так далее. Но дедушка не говорит ничего подобного. И вот почему:

Думаю, он мне верит.

Я о многом знаю, например:

1. Бабушка Джули. Я знаю, кто она, как она умерла, и что «Без тебя» в исполнении Нилссона была на первом месте в чартах, когда они поженились.

2. Я знаю, почему дедушка приехал в Англию в шестидесятых, которые не показались ему особо свингующими. Из-за беспорядков в Пенджабе.

3. Больше всего, конечно, я знаю о Пае. Как он выглядел, о чём говорил. Его синяя атласная куртка, его короткий кивок головой…

Когда я говорю о Пае, дедушка Байрон неподвижно сидит, только иногда покачивая головой, он впитывает каждое слово, будто пытается утолить жажду.

– Мой мальчик, – повторяет он. – Мой бедный, бедный мальчик.

А потом мне почти – почти – удаётся доказать правдивость рассказанной истории. Я включаю свой телефон в розетку, даю немного зарядиться, чтобы он ожил, и открываю фотографии. Я сделал их пару дней назад, а для дедушки Байрона с тех пор прошло тридцать лет: мы с Паем на пляже, мы с дедушкой и Гипатией.

– Ты помнишь это? – спрашиваю я, а он медленно и грустно качает головой:

– Наверное. Смутно. Моя память… ну, скажем так, она не та, что раньше.

Мы сидим в тишине, дедушка Байрон долго всматривается в фотографию на моём телефоне и потом тихо спрашивает:

– Почему ты сбежал после… этого происшествия?

Я понимаю, что мне нечего ответить, и, подняв глаза, вижу, что дедушка неотрывно смотрит на меня. В его вопросе нет ни злобы, ни осуждения – он просто хочет услышать ответ, ведь этот вопрос мучил его, как я теперь понимаю, все тридцать лет. Сейчас я себя ненавижу. Я знаю , как жалко, недостойно и глупо это выглядит, но могу только отвести взгляд в сторону, пожать плечами и, опустив голову, сказать:

– Не знаю.

Повисает длинная пауза, и меня передёргивает от всей неуместности и ущербности собственных слов. Оглядываясь назад, я гадаю, не эти ли секунды определили отношение ко мне дедушки Байрона.

С этого момента я чувствую, что он верит в мою историю, но в то же время винит меня в смерти Пая и в том, что я не повёл себя мужественно, а сбежал как трус, оставив его на тридцать лет в горе и неведении.

Он говорит только:

– Уже поздно, сынок. Отвести тебя в твою комнату?

– Мою комнату?

– Ну, ты выглядишь усталым – и где ещё тебе остановиться?

Маленькая спальня была раньше комнатой Пая. На стене полка, заставленная научными книгами, и плакат с видом на Землю из космоса, а с потолка свисает модель Солнечной системы. На столе до сих пор лежат учебники и даже стоит стакан с карандашами.

– Я не смог ничего поменять здесь, когда он… когда Пай нас покинул.

На вид всё тут совсем не так жутко, как кажется по описанию. Мне даже приятно почувствовать себя ближе к Паю.

– Мне здесь нравится, – говорю я и улыбаюсь ему своей самой искренней улыбкой. Но он безучастно смотрит сквозь меня. Его, конечно, трудно винить. Вряд ли он ожидал, что этот вечер сложится именно так. И тут меня осеняет. До сих пор я никак не мог понять, что же ещё отличает этого дедушку Байрона от прежнего, а всё дело в его руках: обе они прямые и здоровые. И я спрашиваю:

– Помнишь, как я попросил тебя проверить пиротехническую установку?

Он поднимает глаза, стараясь вспомнить, и потом кивает:

– Да, мне кажется, я помню, как ты об этом говорил. А что?