А Богуш - Черепашки-ниндзя и Чародей Зеленого Острова

— Я знаю, что ты делаешь все возможное, Бен. Я знаю. Просто временами что-то находит на меня, особенно в такие вот субботние дни, как сейчас. Ходить за водой в конец острова; да еще эта овсян­ка; временами кажется, что мы ничего не едим, кроме нее, но как подумаю, какой опасности ты подвергаешь себя, добывая пищу...

— Ничего. Я могу постоять за себя. Я не самый слабый.

— Боже, я об этом думаю каждый день. Слава богу, говорю я себе — ведь с нами могло быть еще хуже. Голодная смерть, например.

Магнитофон продолжал работать. Женщина го­ворила:

— Я смотрела, как он, низко склонившись над миской, делает губы трубочкой и дует на кашу. Меня до сих пор поражало, какой у него голый и длинный череп, и как всегда при виде этого голо­го уродства, я вдруг испытала желание прикрыть его голову ладонями, чтобы хоть как-то скрыть отсутствие волос, но как всегда, я лишь поправила платок, вспоминая о своей собственной лысине.

Магнитофон продолжал работать.

— Ну разве это жизнь? Разве можно все время торчать в четырех стенах — как будто прячешься от кого-то? Начинаешь поневоле думать, что тем — мертвым — повезло больше. Что за жизнь, если не можешь даже съездить на море в субботу?

Я думала о том, что единственное, чего мне не хочется,— это обидеть его. Нет, сказала я сама себе твердо. Остановись. Хватит. Замолчи, нако­нец, и ешь, и прекрати думать об этом. Как тебе посоветовал Бен. Но меня несло дальше, и я про­должала.

— Ты знаешь, Малыш никогда еще не выезжал на море, ни одного раза, а до него всего девять миль,— и я знала, что мои слова, задевают его.

— Где Малыш? — спросил он и еще раз закри­чал в окно.— Опять где-то шляется.

— Ну и что? — волноваться нечего — автомоби­лей нет, и он очень быстро бегает и очень ловко карабкается по деревьям — для своих трех с поло­виной лет он очень развитый мальчик. Да и что поделаешь, если он встает так рано?

Бен покончил с едой, встал, зачерпнул чашкой из большой кастрюли, стоящей на полке, и напился.

— Пойду посмотрю,— сказал он.— Он не откли­кается, когда его зовешь.

Я наконец принялась за еду, наблюдая за мужем через окно каюты и слушая его призывы. Я гляде­ла, как он горбится и косит — раньше он носил очки, но последняя пара разбилась год назад. Не в драке, поскольку он был слишком осторожен, чтобы носить их, выходя на остров, даже тогда, когда все было еще не так плохо. Разбил их Ма­лыш — он вскарабкался на самую верхушку буфе­та и самостоятельно достал их, а ведь тогда он был на целый год моложе. Потом, как я вспомнила, очки уже лежали сломанные на полу.

Магнитофон защелкал. Снова заговорила жен­щина.

— Бен исчез из поля зрения, а в комнату ворвал­ся Малыш, как будто он все время жался у двери за порогом.

В отличие от своих больших, розовых, безволо­сых родителей, он обладал прекрасными густыми волосами, растущими низко надо лбом и идущими книзу от затылка и шеи настолько далеко, что я все время размышляла, кончаются ли они там, где раньше у людей обычно кончали расти волосы, или же они растут и много ниже. Он был тонок и мал для своего возраста, но выглядел сильным и жилистым. У него были длинные руки и ноги. Кожа была бледно-оливкового цвета, черты широкого лица — грубые, топорные, взгляд при­стальный и настороженный. Он глядел на меня и ждал — что я буду делать.

Я только вздохнула, подняла его, усадила в дет­ское креслице и поцеловала в твердую, темную щеку, думая, какие чудесные волосы и как бы их подстричь, чтобы мальчик выглядел опрятно.

— У нас кончился сахар,— сказала я,— но я приберегла для тебя немного изюма.

Я достала коробку и бросила в его кашу несколь­ко изюминок.

Затем я подошла к двери и крикнула:

— Бен, он здесь. Он пришел, Бен,— и более мягким голосом добавила: — Гномик наш.

Я слышала, как Бен свистнул в ответ, и верну­лась в кухню. Когда я подошла к столу, овсянка Малыша уже лежала на полу овальной плюхой, а сам он все так же не мигая глядел на нее насто­роженными коричневыми глазами.

Я опустилась на колени и ложкой собрала боль­шую часть в миску. Затем я грубовато ухватила Малыша, хотя в этой грубоватости и проглядывала мягкость. Я оттянула вниз эластичный пояс его джинсов и влепила в обнаженные ягодицы два полновесных шлепка.

— У нас не так много пищи, чтобы ее разбрасы­вать,— сказала я, одновременно отмечая взглядом пух, растущий у него вдоль позвоночника, и га­дая — было ли так у трехлетних детей раньше.

Он стал испускать звуки: а-а-а-а, а-а-а-а, но не заплакал и после этого я обняла его и держала так, что он прижался к моей шее, как я это любила.

— А-а-а-а,— сказал он снова, более мягко, и укусил меня чуть пониже ключицы.

Я выронила его, но успела подхватить у самого пола. Рана болела и хотя была неглубокая, но зато в полдюйма шириной.

— Он снова укусил меня,— закричала я в двери Бену.— Он укусил меня. Он откусил целый кусок кожи и все еще держит его в зубах.

— Боже, что за...

— Не бей его. Я уже отшлепала, а три года — трудный возраст...— я ухватила Бена за руку,— так сказано в книгах. Три года — трудный возраст.

Но я помнила, что на самом деле в книгах гово­рится, что в три года у ребенка развивается речь и потребность в общении с другими людьми. Осо­бенно здесь.

Бен отпустил Малыша, и тот пятясь выбежал из кухни в спальню.

Я глубоко вздохнула.

— Я должна хоть на день вырваться из этого дома. Я имею в виду, что нам надо действительно съездить куда-нибудь.

— Я опустилась в кресло и позволила ему про­мыть рану и наложить крест-накрест повязку.

— Подумай, может это осуществимо? Неужели мы не можем хоть раз выехать на пляж с одеялами, с бутербродами и устроить пикник? Как в прошлые времена. Мне просто необходимо как-то встрях­нуться на этой застывшей земле.

— Ну хорошо, хорошо. Ты повесишь на пояс большой разводной ключ, а я возьму молоток, и, думаю, мы сможем рискнуть выехать на автомо­биле.

Я провела минут двадцать, разыскивая купаль­ный костюм, и, так и не найдя его, махнула рукой. Я решила, что это не имеет никакого значения — скорее всего, там никого не будет.

Людей на планете осталось мало. Остались по­следние люди.

Пикник был самый простой. Я собрала все минут за пять — целую банку консервированного тунца, черствый домашний пирог, испеченный за день до этого, и сморщенные, червивые яблоки, собранные в соседнем саду и пролежавшие всю зиму в другом доме, в котором был погреб.

Я слышала, как Бен возился, отливая бензин из банки, извлеченной из тайника. Он отмерял его так, чтобы в бензобак влить ровно столько, сколько нужно на десять миль пути. И такое же количество в запасную канистру — на обратный путь. Канист­ру, приехав на пляж, надо будет получше спрятать.

Теперь, когда решено было окончательно, что мы едем, в моей голове начали угрожающе возникать всевозможные «а что если...» Но я твердо решила, что не передумаю. Определенно, раз в четыре года можно рискнуть и съездить к морю. Это не так уж и часто. Я думала об этом весь последний год, и вот я собиралась и получала удовольствие от сборов.