Жаклин Сильвестр - Поместье Уэйкфилд [litres]

Они последовали за Бастианом через пустынный двор и направились туда, где собралась небольшая толпа. Белый грузовичок был припаркован у какой-то грязной ямы; задний борт его кузова опущен.

Ника присмотрелась к собравшимся. Их было девять человек: водитель грузовичка, который курил у открытой двери с водительской стороны; четверо мужчин с рюкзаками, сидевших в углу, истрепанные долгим путешествием; женщина на сносях, ее муж и их маленький ребенок – мальчик лет примерно шести. Никто из них не обратил внимания на вновь прибывших.

Девятый, мужчина в балаклаве, стоял, присматривая за двумя десятками промышленных стиральных машин.

Ника слышала, как Квинн прошептал: «О нет». Страх проник к ней в живот с тембром его голоса.

– Это очень неудачная шутка! – воскликнул Интеграл, с ужасом глядя на Бастиана.

Ника смотрела на стиральные машины, начиная соображать, когда что-то щелкнуло и замкнулось на ее лодыжке. Она ошарашено посмотрела вниз, на свою ногу. Бастиан улыбнулся ей с выражением полуугрозы, полуобольщения.

– Электронный браслет, – объяснил он.

Он бросил еще один браслет Квинну и два Интегралу. После некоторых колебаний Саймон встал на колени, чтобы надеть браслет на ногу Эмбер.

– Я также оставляю у себя ваши паспорта… да, у меня есть ваши паспорта, – добавил Бастиан.

Из своей сумки он вытащил пакет с пузырьками.

– У вас тридцать пять дней, – сказал он.

Квинн больше не в силах был сдерживаться.

– Я убью тебя, – прорычал он, и Нику охватил ужас – она осознавала, что добрый, нежный, покровительственный Квинн говорит вполне серьезно; Бастиан довел его до этого.

Бастиан лишь улыбнулся и полез в пакет с пузырьками. Он вытащил один и разбил его о землю.

Интеграл ахнул.

– Тридцать четыре дня, – сказал Бастиан.

Квинн уставился на мокрые брызги на земле, отмеченные осколками стекла. Образовавшийся узор выглядел как огромная снежинка.

– Ты конченый урод, – сказал он, сжав кулаки, и шагнул вперед.

Бам! Еще один флакон разбит. Интеграл вскрикнул, протестуя.

Бастиан усмехнулся.

– Тридцать три дня.

Ошеломленный, потерявший дар речи, Квинн оцепенел. Он виновато посмотрел на Эмбер, проверяя, насколько она расстроена потерей жизненно необходимого лекарства на два дня из-за его выходки. Если Эмбер была расстроена, то не показала этого – она лишь пожала плечами.

Удовлетворенный, Бастиан жестом подозвал мужчину в балаклаве, и тот немедленно подошел.

– Это Хавьер, он переправит вас.

Хавьер кивнул.

– Ты «койот», – тихо произнес Интеграл.

Ника уже слышала этот термин раньше – прозвище контрабандистов.

Мужчина расплылся в частично беззубой улыбке.

– Похоже, мы здесь закончили, – сказал Бастиан и повернулся, чтобы уйти.

– Ты оставляешь нас без денег и паспортов? Как, по-твоему, мы должны справиться? – окликнула его Ника.

– Вы довольно изобретательная команда, – повторил ей Бастиан ранее произнесенные Никой слова. – У вашего сопровождающего будут все необходимые средства.

Интеграл нервным взглядом осматривал стиральные машины.

Ника хотела бы прочитать мысли, пробегавшие в его гениальном уме. Внезапно она догадалась – однако на тот момент Бастиан уже был на другом конце недостроенного здания. В следующее мгновение его фургон взревел и тронулся.

– Выродок, – вслед ему выругался Квинн.

Ника словно впервые посмотрела на других людей.

– Мы должны сесть в грузовик? – спросила Эмбер мужчину в балаклаве.

Квинн с тревогой покачал головой, словно предвидя ответ.

– Лавадорас, – ответил «койот».

Эмбер вопросительно подняла бровь.

– Стиральные машины, – объяснил Интеграл. – Мы должны залезть в стиральные машины.

Бастиан обещал им кошмар, и он сдержал обещание.

Ника пыталась убедить себя, что вовсе не испытывает нехватки воздуха. Она пыталась напомнить себе, что их спутникам, мексиканской семье, гораздо хуже. У них ребенок, и они рискуют своими жизнями в надежде на лучшее завтра.

Это могло длиться минуты или часы – как в туннеле, время перестало существовать, и оставался только страх. Ника переживала за других, особенно за Эмбер.

Была только тьма в течение минут, часов, дней, вечности. Пока они внезапно не остановились.

Она чувствовала, что ее двигают, толкают, опускают вниз. Крышка стиральной машины была поднята, и солнечный свет проник сквозь расширяющуюся щель, ослепляя ее, словно кислота. Когда глаза привыкли и она жадно наполнила свои легкие воздухом, Ника подняла голову.

Ее встретило знакомое лицо. Поддельный Чед с беспощадным хладнокровием смотрел на нее сверху вниз. Его байкерские темные очки отражали ужас на ее пыльном лице и гриву свалявшихся кудрей, развевающихся, как волосы-змеи Медузы. Он улыбнулся и стал еще страшнее, демонстрируя каждый зуб.

Он не был человеком, который спас их. Он был убийцей. Самозванцем. Лжецом. Тем не менее она протянула ему руку.

– Привет, принцесса, – прохрипел он, помогая ей выбраться. – Добро пожаловать в Америку.

Зак откинулся на стену в кабинете Митчема, оценивая нанесенный ущерб. Минимальный. Он снова все перевернул вверх дном, пытаясь больше разузнать о Кэтрин. Зак съежился, вспомнив ее имя.

Она умерла из-за него.

Он отбросил очередное досье и взял другую папку, побольше размером.

Если повторять одно и то же снова и снова в ожидании другого результата и есть безумие, то Зак, скорее всего, сходил с ума. Возможно, оплакивать кого-то, кого встречал один-единственный раз в жизни, тоже безумие, но горе Зака было неподдельным. Груз вины был почти невыносимым.

Он хотел – нет, он должен был узнать больше о Кэтрин. Ее смерть на его совести, и ничего не знать о ней казалось ему неуважением к ее памяти. Он согласился на пересадку. Он сделал выбор. Он мог лгать самому себе и говорить: Митчем принудил его к этому. Но правда состояла в том, что он этого хотел. Он хотел спасти Нику. Но он также хотел спасти себя.

Никогда более, обещал он себе. Никогда более он не позволит себе опуститься до мерзостного уровня своего дяди. Он попытался подобрать другую папку, но ему пришлось на минуту остановиться. Он чувствовал головокружение и истощение.

«Я постоянно уставший», – мысленно сетовал он, ненавидя себя за слабость.

Он хотел уснуть и никогда не просыпаться. «Причудливый способ высказать свое желание умереть», – печально подумал Зак. Во многих отношениях он уже чувствовал себя мертвым. Он хотел ударить себя, сбить выражение ступора с пустого лица, но это было бы слишком мелодраматично и бессмысленно. На самом деле он хотел, чтобы что-то пришло и вернуло его к жизни. «Ты решай, хочешь ты жить или хочешь умереть, глупый, бесполезный…»