Артем Ляхович - Голубой трамвай

Он говорил это без всякого страха – с легким сожалением, не более.

– Ты… – вдруг догадался Докс.

– Инженер Гор, – кивнул тот. – Я еще не благодарил тебя за сыновей и собирался сделать это по всем правилам, но, видно, другого шанса уже не… Что это?!

Он перегнулся через перила так, что чуть не свалился.

– Буц меня перебуц!!!..

Внизу летел голубой трамвай.

Он выпустил перед собой лучи рельс, и дальние их концы уперлись прямо в небо. Собственно, трамваем он был лишь несколько секунд, стремительно меняя форму: края его сгладились, округлились, штанги втянулись вовнутрь – и он стал вытянутым яйцом.

Рядом – практически на одной позиции – летело черно-красное яйцо. Такое же, как то, на котором улетели дети…

– Они там! – выкрикнул Гор. – Там! В голубом трамвае!

– А… как же…

Вдруг Иван Артурович все понял.

– Инсценировка, – говорил Гор, азартно пригнувшись к перилам. – Он обманул вас… или думал, что обманул.

К краю стали подходить люди.

– Как же я… – скрипел зубами Иван Артурович, сдавив виски. – Ну как же я не…

– Ничего. Может, они еще прорвутся, – сказал Гор. – У шмыг секретный и мощнейший аппарат, но… посмотрим, кто кого.

– Почему так долго? – спросил Иван Артурович. – Почему они так долго не улетали?

– Голубой трамвай не ждет по заказу, как такси.

– Значит, этот буц…

– …наврал. Просто наврал, и все.

– Но как они тогда попали на трамвай?

– Наверно, так же, как и я, – сказал Гор. – Наверно, они поняли то, что понял я, когда был у вас.

– Что?

– Просто нужно позвать его, и он придет… Смотри! Мне мерещится, или они впереди?

Иван Артурович напряженно всматривался в два пятна – бурое и голубое. Кажется, голубое было чуть меньше…

– Бинокли! Тут были бинокли! – крикнул он. – Буц, у меня ни купона…

– Какие там купоны, – сказал дед, стоявший за прилавком. – Все равно всех в Межиклетье…

Иван Артурович с Гором схватили два бинокля и ринулись обратно к перилам.

Вслед за ними к деду стали подходить другие люди – вначале по одному, потом группами, потом обступили лоток со всех сторон…

Бинокли были великолепны: казалось, что до обоих аппаратов не более ста метров. Один из них – голубой – на полпозиции обогнал своих преследователей…

– Давай, давай, – шептал инженер Гор, топая ногой.

– Они же потом найдут их, – вдруг испугался Иван Артурович.

– Вряд ли, – качнул головой Гор. – Думаю, дети прибыли из другого мира – не твоего и не моего.

– Что?..

– Или из других миров. Их ведь больше, чем букв в твоей книге… Иначе шмыги не гнались бы за ними, а спокойненько перехватили бы их дома.

Голубое яйцо уже было немного меньше черно-красного. Иван Артурович и Гор напряженно всматривались в них и не замечали того, что делалось на башне: вначале один, а потом и другой, и третий, и десятый капюшон робко переглядывались – и подходили к деду, у которого уже не осталось биноклей, и потом к людям, и клянчили – «дай посмотреть»… Почему их начальник молчал – никто не знал. Может быть, потому, что он подошел к деду первым…

– Чудо… – гудело отовсюду. – Голубой трамвай… всю жизнь… глазам своим не верю…

Уже и дед бросил свой лоток и тормошил всех без разбора – мужчин, женщин, солдат, – умоляя дать ему бинокль. Забытое оружие грудой валялось в углу.

Два яйца успели отлететь далеко – почти к самому горизонту. Но все равно все видели, что черно-красное безнадежно отстает от голубого…

Над оцепленным городом, где были перекрыты все подступы к Межиклетью, парила башня, увешанная скрюченными фигурами с биноклями.

В них было видно, как черно-красное яйцо замедляет ход и разворачивается, а голубое пропадает тающей точкой вдали, – но люди по-прежнему смотрели на него, не отрываясь, пока оно не исчезло в тумане…

Веня проснулся глубокой ночью, когда все спали.

Он выглянул в окно. Тумана не было, но спящий Город все равно смотрел на него так, что Веня на всякий случай крепко протер глаза.

Стараясь никого не разбудить, он оделся, запер дверь и побежал к путям.

Город застыл, как аккорд, если взять его на педали. Фонари отражались в лужах, и получалось, что Город светился и сверху, и снизу. Темные окна спали и не видели мальчика, старательно огибавшего лужи, – и он тоже не видел их, хоть и не спал.

Веня не помнил дороги, но в этом не было необходимости: его внутренний компас звучал яснее всех аккордов Города, и Веня просто шел за ним.

Дойдя до путей, он остановился, посмотрел направо, налево и замер в ожидании.

Ждать пришлось недолго: не прошло и минуты, как из-за поворота вынырнул голубой трамвай. Подъехав к Вене, он раскрыл двери.

Там стоял клоун.

– Привет, – сказал он Вене.

– Привет, – ответил тот.

– Ну, заходи, чего ты?

– А давай сегодня просто погуляем по рельсам?

– По рельсам? Ну давай.

Клоун спрыгнул со ступенек, проигнорировав Венину руку, и трамвай укатил в темноту.

– Дззз! Тудух-тудух, – клоун передразнил трамвайные звуки. Веня хихикнул.

Они брели по рельсам, болтая, хихикая и шарахаясь от теней. Тени были нестрашными, но так было интересней. Дойдя до широкой трассы, огибавшей полукольцом Город, клоун влез на большую трубу – водопровод или еще что-то там, – и шел по ней, держась за Веню. Потом Веня и сам влез туда, и они сидели на трубе, грюкая каблуками по ее брюху, и смотрели на станцию. Там гудели поезда.

О чем шептались дети, никто не слышал: Город спал, и желающих подслушать не было. Только редкие машины неслись по шоссе (все они были серыми, как и всегда ночью), и желтый светофор пялился на них, как на хулиганов. Ночью он всегда желтел до самого утра.

Когда подкатил трамвай, клоун обнялся с Веней и уехал, улыбаясь пустому салону.

И утром, когда Майка проснулась – на ее лице все еще блуждала тень улыбки. Еще бы: не у каждой девчонки есть друг из другого мира.

Правда, она опять забыла, как к нему попасть. Но ничего. В следующий раз она обязательно это запомнит.

Брызгунчики

Мо не помнит, как это было. То есть что-то помнит, а что-то нет. Помнит, как подошла к побережью, какой был ветер, какие скользкие камни. На одном из них она, наверно, и поскользнулась… то есть – почему «наверно»? Не наверно, а точно. Сто один процент, как говорит Дан.

Тут-то все было ясно. И что она буцнутая, тоже ясно. Почему не пошла назад? Потому что «назад» – значит «малявка», «струсила» и «все зря». Самое обидное – последнее. Мо не любила, когда все зря. Все должно быть зачем-то, а не просто так. И не в том дело, что будут потом смеяться – «болтушка, нос не дорос…» Совсем не в этом дело. Мо так и говорила себе, когда подползала к Гнилым Резцам: «не в этом дело, не в этом дело…»