Ксения Сергеева - Провожатый

Ангел отчаянно перебирал в голове варианты того, как можно исправить свой промах, но не находил ни единого. Его не страшила полиция, родители Полли, расстояния, его пугало лишь одно: Бог не станет больше ждать. Ангел и так потратил слишком много времени на то, чтобы собрать идеальный хор, а последний голос не стал последним, его просто не стало… И теперь Отец обрушит на него свой гнев. Остается только смиренно ждать кары.

День за днем, год за годом Ангел исчезал, стирался, истончался, перебиваясь случайными заработками, обитаясь в ночлежках или у добросердечных грузчиков, которым помогал иногда. Он никогда и никому не рассказывал, кто он, откуда, чем занимался и как планирует жить дальше. Ангел просто был никем, он хотел быть никем, смиренным рабом, тишиной и темнотой. Он распродал всё, что когда-то составляло его богатство: трость, золотой крохотный крестик, часы, чтобы хоть как-то сводить концы с концами, но что-то все еще держало его на грешной земле; он никак не решался уйти из жизни, хотя мысли эти посещали его еженощно. О нет, он не боялся падения в геенну, он считал, что только его и заслуживает, но было что-то в изгибах улиц, в кладке домов, в дыму, стелящемся под ноги, в рессорах и заборах, в булыжниках и фонарях, что останавливало от последнего шага.

Однажды он незаметно для самого себя оказался у той самой церкви, где впервые увидел бриллиант своей коллекции. Ангел захотел уйти, сбежать из страшного места, но некая сила держала его у входа, медленно затягивала в высокие двери, протаскивала по проходу к алтарю.

— Простите, — окликнул его священник, но Ангел даже не услышал. Он смотрел на распятие, на мягко сползающий со свеч воск, на теплый огонь, приветливо приманивающий его. Ангел поднес ладонь к горящей свече — и не почувствовал боли. Он поднял взгляд к расцвеченному алым и голубым витражу: слезы на щеках высыхали, а свечи целовали его пальцы, льнули к нему, словно овцы к пастырю.

Неужели Он простил Ангела, неужели так Бог подает ему знак? Ангел сбросил ладонь священника со своего плеча, кинулся к выходу, смеясь от счастья, от переполняющей новой надежды, от клубящейся в нем веры и любви. Да! Он прощен, ведь недаром же он не чувствует боли, недаром такое светлое чувство снова заполнило его душу до краев… Да! Теперь он знает, что делать. Он снова вернется в тот дом и вернет Полли. Отдаст прекраснейший голос Богу. Сейчас в нем есть все необходимые силы, чтобы не сдаться, чтобы вырвать последнюю душу из лап разврата, чтобы все прожитые девочкой годы стерлись и она смогла предстать перед Создателем такой, какой полюбил ее Ангел.

Он не собирался медлить ни секунды: собирать в дорогу все равно нечего. Он бежал по улицам, расталкивая прохожих, опрокидывая лотки, он не скрывался, как прежде, он видел собственное сияние и знал, что теперь его ничто не остановит. Он шел за последней каплей дивного напитка чистейших голосов.

— Но как же, Хоппкинс, скажите, как же все это возможно?

— Это долгая история, сэр Чедвиг, но я попробую рассказать вам ее, — Хоппкинс сделал глоток чая, Шайн внимательно рассматривал свои тапочки, зябко кутаясь в жилет, Сэм нетерпеливо поерзал в кресле. — Давным-давно, в те времена, когда первый лорд Чедвиг получил эти земли, здесь жила ведьма. Говорили о ней всякое, но она никогда никого не убивала: лечила скот, помогала роженицам, провожала в последний путь стариков… Она была настолько красива, что стоило лорду ее увидеть, как он тут же влюбился. Об этом упоминается в легендах местных крестьян. Ваша бабушка, леди Чедвиг, предпочитает об этом не упоминать в разговорах. Так вот, первый лорд взял чаровницу в жены, защитив предварительно от нападок какого-то болвана из деревни… Простите, сэр Сэм, я буду чуть сдержаннее… Защитив от нападок одного из фермеров, корову которого она якобы убила, наслав порчу. В благодарность за справедливость, спасение и любовь, колдунья произнесла особое заклинание в том месте, где начал возводиться замок. Заклинание оберегало, призывало лучшего домового, — Шайн утвердительно и внушительно кивнул, — укрепляло стены. Со временем Дом обрастал легендами, каждая из них делала его сильнее, насыщая живой магией. Сам дом бережет своих обитателей. Здесь много тайн, юный сэр, но они удивительны…

Сэм качнул ногой, с легкой тоской посмотрел на многочисленные фотографии, кивнул. Пальцы его все еще сжимали дневник матери, мягко поглаживали теплую кожу переплета.

— Но он не спас маму…

— Миледи была так далеко, — Хоппкинс сглотнул ком, подступивший к горлу, он ждал этих слов Сэма.

— Но разве нельзя было привезти ее сюда? — Сэм упрямо боролся со слезами, вдруг набежавшими на глаза.

— Нельзя, никак нельзя, сэр… Дом не спасет того, кому пришла пора уходить, дом бережет тех, кто еще должен жить…

— Моя мама должна жить! — Сэм вскочил, схватил первую попавшуюся фотографию, на ней кто-то истерично охнул. — Моя мама должна жить не так! Она… она…

— С-с-сэр Чедвиг, — Шайн поднялся со своего стула, подошел к Сэму, пригладил кончиками пальцев его взлохмаченные волосы, — не хотите ли поговорить с наш-ш-шей Полли?

Сэм взглянул в искрящиеся синие глаза домового, что-то в них растопило лед обиды, слезы заструились по щекам. Сэм кивнул. Шайн, кряхтя и сутулясь, забрался в недра одного из шкафов, доставая алую коробку, она слабо вибрировала в хрупких пальцах; Сэм приоткрыл рот.

— Открывайте, сэр, а мы, пожалуй, выкурим по сигаре, не так ли, Шайн?

— Верно, ка-а-ак это верно…

Домовой бесшумно прикрыл за собой дверь, оставляя Сэма наедине с неожиданным даром. Мальчик приоткрыл крышку. Фотографии, много фотографий, на которых — его мать: в детстве, в юности, взрослая. Фотографии, которых Сэм никогда не видел. Он перебирал карточки, сидя на полу, вглядывался в каждую из них подолгу, не замечая ничего вокруг. Многочисленные родственники с других изображений притихли.

— Уилл, мальчик мой, — Сэм вздрогнул, его так давно не называли первым именем, — здравствуй.

Полли смотрела на него, чуть склонив голову набок. За ее спиной шуршали кусты можжевельника, ветер шевелил подол белого платья и кружевные ленты, удерживающие волосы. Сэм даже почувствовал, как солнце, освещающее лицо матери, печет ему затылок.

— Мама…

— Да, мой хороший, мама с тобой…

— Почему, мама?..

— Потому что ты смелый мальчик, Уилл, потому что ты сможешь со всем справиться…

— Я не хочу без тебя, мама!

— Тише, дорогой, разве бабушка не говорила тебе, что джентльмену не полагается кричать?

— Бабушка…

— Она определенно не погладит тебя по голове, — Полли улыбнулась понимающе, настолько тепло и искренне, что Сэм прикусил губу. Ему захотелось броситься к ней, обнять, прижаться к животу и вот так стоять, стоять, стоять в зарослях можжевельника, пока отец со смехом не отнимет его от матери, начав кружить в воздухе, обнимая. Сэм смахнул слезы.