Аннет Схап - Лампёшка

Воздух в саду тёплый и ласковый, да и дом, обвитый плющом, в котором гнездятся подрастающие совята, уже не выглядит таким хмурым.

Лампёшка поднимает глаза к запертым окнам башни. Как бы вытащить этого мальчишку на улицу — хоть разок?

Ник аккуратно ставит кораблик на стол. Кораблик длиной с мизинец, шириной с полмизинца, но с мачтами и парусами, иллюминаторами и даже русалочкой на носу. Рядом приготовлена бутылка, в которой кораблик скоро окажется. А потом он присоединится к остальным, которые поблёскивают на полках. Целые ряды бутылок, в каждой — по кораблику. По кораблику, который ну никак не мог протиснуться в горлышко бутылки, но всё же каким-то образом очутился внутри. Ник изобрёл целый механизм подтягивающих друг друга верёвочек, мачт на шарнирах, саморасправляющихся парусов, и его пальцам всё ловчее удаются мелкие детали, каждый следующий кораблик выходит лучше предыдущеего.

Когда-то он строил настоящие большие корабли, но эта работа нравится ему гораздо больше. Да она и не такая утомительная. Ник способен целыми днями просиживать за этим занятием в своём домике, который так обвит колючками и зарос крапивой, что никто о нём и не подозревает. Белочка на крыше, малиновка за окном, тарелочка каши, чашечка-другая кофе — а больше он ни в чём и не нуждается.

Не нуждался. Пока у него вдруг не появилось дело. Хоть плотницкая и стоит глубоко в саду, он слышит зов девочки. Слышит всякий раз.

«На помощь! Как же мне перелезть через эту ограду? На помощь, я сейчас упаду! Как бы вытащить этого мальчишку на улицу? Как вернуться к папе? На помощь, кто же мне поможет?»

Что ж, он и поможет.

Может, это потому, что она — дочь своей матери, может, в этом всё дело. Он не вспоминал о ней годами, но, отворив ворота, вспомнил сразу. Потому что девочка — вылитая мать.

Ник отодвигает табуретку и потягивается. Затем принимается искать подходящие доски, пилу, точило. И где-то должны быть колёса. Смахнув сор с верстака, он берётся за работу.

А следующий кораблик подождёт.

За плотницкой на двух чурбаках лежит ещё одно плавательное средство — настоящая дощатая лодка. Она уже готова и выкрашена в зелёный цвет, хотя час её ещё не настал. Лодка перевёрнута, но на борту можно разобрать название — «Эмилия».

Домывая посуду, Лампёшка вдруг слышит: в саду кто-то свистит на пальцах. Девочка выглядывает в окно. По тропинке шагает Ник и машет, зовёт её. Он что-то за собой тянет: совсем новую, чисто оструганную тележку с ручкой и с кожаной подушечкой внутри. На подушечку можно, к примеру, сложить хвост, если он у тебя есть.

Лампёшка тут же всё понимает. Она бросается к двери кухни прямо с полотенцем в руке.

— Да! — кричит она. — Да, именно это мне и нужно! Как ты догадался?

— Нет! — говорит Эдвард. И речи быть не может.

Что это она ещё выдумала? Выйти из комнаты? Спуститься вниз? А потом, разумеется, на улицу, где холодно, да ещё в тележке, которая, ясное дело, трясётся и из которой он выпадет и что-нибудь себе сломает? На улицу, где его могут увидеть? Ничего ужаснее и представить себе невозможно!

— Да, но… — не сдаётся Лампёшка. — Ты наконец увидишь, какие они на самом деле — деревья, птицы, цве…

— Птиц я и так всех знаю, — возражает Эдвард, и это правда. Он знает, какое у них оперение, где они обитают, как строят гнёзда и как поют, — знает назубок.

— Из книг! Это ведь не то же самое.

Это ещё почему? На улице разве что шуму больше, и только.

— Нет, — повторяет он из-под кровати. — Уходи. Придёшь в полчетвёртого.

— Да, но… — Она просто неспособна замолчать! — Мы могли бы и за ограду выехать разочек. Съездить к морю. А хочешь, к маяку сходим. Заглянем в порт или…

— В порт? — шепчет Эдвард. Где швартуется корабль его отца? — Правда?

— Ну, может, не сразу.

— Тогда нет. Забудь.

— Но в другой раз можно. Для начала прокатимся у дома, в саду.

— Хм… Нет, всё-таки нет.

— Я буду очень осторожна, правда.

— Нет.

— И там совсем не холодно.

— Нет.

— И я тебя одеялом укрою.

— Не-е-ет! — Он опять с головой заполз под кровать, как можно дальше. — Не хочу, не хочу. Нет, и всё.

На время воцаряется тишина.

— К тому же, — вдруг тихонько говорит он, — мне всё равно не спуститься с лестницы.

Эдвард моргает и жмурится. Свет слепит глаза, воздух ласкает прохладой щёки. Очень много света, очень-очень много воздуха. Небо огромно, по нему плывут исполинские облака, деревья — целые башни с разлапистыми ветвями, и зелень кругом, всё здесь до ужаса зелёное, столько запахов и звуков — шорох листьев, пение птиц, собачий лай, — в глубине сада стоит кто-то худощавый в длинном плаще, мимо проносятся громадные псы, и все, все, конечно же, глазеют на него. Эдвард зарывается носом в одеяло и прижимается к Ленни. Тот стискивает его посильнее, и мальчик слегка успокаивается.

— Пойдём, — говорит Лампёшка. — Осталось только спуститься по ступенькам. Прокатимся немножко по саду, и на сегодня хватит. Ленни, ты будешь лошадкой.

Ленни с серьёзным видом кивает. Лошадкой так лошадкой.

Тележка сколочена в самый раз под Эдварда. Его спина удобно опирается о бортик, а спайку можно сложить на подушку. Ленни осторожно опускает мальчика в тележку, а Лампёшка укрывает его одеялом. Лошадка берётся за ручку, и они трогаются с места.

Эдвард зажмуривается. И зачем он дал ей себя уговорить, глупо, как же глупо! Ему будет больно, неловко, он уже весь напрягся в предчувствии неприятностей. Но колёса едут гладко, одеяло тёплое, тележка почти не трясётся. И они едут, едут по тропинке.

Эдвард выхватывает взглядом крохотные кусочки того, что попадается им на пути. Обломок коры. Пучок травы. Там — ветка, листья колышутся на ветру. Кажется, клён. Или мелколистная липа, или… поди разберись: тут всё растёт вперемешку. Да и птицы кричат и свистят не по очереди, они заливаются как одержимые, и он не узнаёт ни одной.

«Всё это было здесь всегда, — думает он. — Всё здесь на своём месте».

Кроме него.

Он поднимает глаза. Вон его башня, его окно, внутри — его кровать. Скорее бы туда вернуться!

— Как ты, Рыб? — справляется Лампёшка. — Не слишком трясёт?

— Не слишком, — высокомерно отвечает Эдвард. Не такой уж он и немощный.

Ленни — смирная лошадка, они едут медленно, почти ползут. Вокруг вонючего бассейна, мимо зелёной живности: собак, дракона, лебедя с недоделанной шеей.

— Молодец наша лошадка, правда? — улыбается Лампёшка.

— Неужели это его рук дело? — Эдвард не верит своим глазам.