Марчелло Арджилли - Истории из предыстории. Сказки для взрослых

Уже многие годы, даже десятилетия мой знакомый занимается птицами. И точно знает время миграций. Едва оно наступает, он сразу заряжает свое автоматическое ружье — бах-бах!.. И еще ни разу не промахнулся.

Июль. Цепь.

Цепь самой себя стыдилась. Все меня избегают. И правильно делают, думала она. Люди любят свободу и ненавидят оковы.

Но однажды мимо проходил человек, подобрал цепь и привязал ее к самым крепким ветвям дерева. Получились самые настоящие качели.

Теперь на качелях качаются дети того человека, и цепь больше себя не стыдится.

Август. В поезде.

Как-то в поезде я познакомился с одним человеком. Мы беседовали о том о сем, пока вдруг он не сообщил:

— А вы знаете, я еду до Домодоссолы!

— Браво! — воскликнул я. — Как красиво, как динамично это у вас прозвучало!

Он нахмурился и посмотрел на меня с подозрением.

— Ну уж нет, я предпочитаю молчать. Звучат пускай другие.

И за всю дорогу не проронил больше ни слова.

Сентябрь. Аида.

Вчера наш городок чествовал синьора Джованкарло Тромбетти. После тридцати лет напряженного труда ему удалось одному, без посторонней помощи, записать оперу «Аида» Джузеппе Верди.

Приступил он к работе еще в юношеском возрасте. Сперва пропел в микрофон партию Аиды, затем — Амнерис и Радамеса. И так постепенно записал на магнитофон все партии. Даже хоровые. Поскольку хор жрецов состоял из тридцати человек, ему пришлось повторять каждую сцену тридцать раз подряд. Потом Джованкарло научился играть на всех музыкальных инструментах — от скрипки до барабана, от фагота до кларнета, от трубы до английского рожка. Он записал партии всех инструментов, после чего склеил пленки, чтобы создать оркестровый эффект.

Этот титанический труд он проделал в подвале на окраине города, который снял втайне от своих домашних. Им он говорил, что остается на сверхурочную, а сам работал над «Аидой». Он воспроизвел и рев слонов, и ржание коней, и аплодисменты после исполнения самых знаменитых арий. Чтобы воспроизвести овации в конце первого акта, он три тысячи раз подряд в течение минуты хлопал в ладоши, ибо решил, что на спектакле присутствовало три тысячи зрителей и из них четыреста восемнадцать кричали «Браво!», сто двадцать один — «Божественно! Восхитительно!», тридцать шесть — «Бис!», а двенадцать — «Сапожники! Певцы из подворотни!».

И вот вчера, как я уже сообщал, четыре тысячи человек заполнили городской театр, чтобы прослушать это необычайное исполнение. В конце все единодушно заявили: «Бесподобно! Ну в точности как пластинка!»

Октябрь. Становлюсь меньше.

Нет ничего ужасней, чем уменьшаться в росте и постоянно ощущать на себе изумленные взгляды домашних. Им бы только веселиться. Вот я уже прохожу под столом, и мои дети воркуют надо мной, как над младенцем. Внуки тащат корзину, где обычно спит кот, очевидно решив сделать из нее колыбельку. Они осторожно берут меня за шиворот и кладут в корзину на старую облезлую подушечку. А потом зовут друзей и родных, чтобы все полюбовались на дедушку в корзинке. С каждым днем я становлюсь все меньше. Теперь меня можно засунуть в ящик кухонного стола, где лежат чистые и грязные салфетки. Я уже не отец, не дед, не уважаемый человек, а заводная игрушка, которую выпускают погулять по столу, когда не включен телевизор. А больше всего любят разглядывать в лупу мои крохотные ноготки. Скоро я уже умещусь в спичечном коробке. И в один прекрасный день кто-нибудь найдет пустой коробок и выбросит его в мусорный ящик.

Ноябрь. Газеты.

Разговорился я в поезде еще с одним человеком. Он сел в вагон на станции Теронтола, держа под мышкой шесть газет. И, усевшись в купе, сразу же принялся их читать.

Прочел первую полосу первой газеты, затем первую полосу второй, потом третьей, и так до последней, шестой…

После этого он перешел ко второй полосе первой газеты, второй полосе второй и третьей и так далее.

Затем открыл третью полосу первой газеты, второй газеты, третьей газеты, время от времени делая карандашом какие-то заметки на манжетах.

И я вдруг испугался: хорошо, если во всех газетах одинаковое число полос, но что, если в одной газете окажется шестнадцать полос, в другой — двадцать четыре, а в третьей — всего восемь?! Что станется с этим синьором, когда он увидит, сколь несовершенен его метод?

К счастью, он сошел на станции Орте, и я не стал свидетелем этой трагедии..

Декабрь. Словарь.

Я часто просматриваю ту страницу словаря, где соседствуют каллиграфия, капуста, крапива и крестьянин. Они никогда не здороваются и даже с Новым годом друг друга не поздравляют.

Такое странное соседство меня очень занимает. Когда я представляю себе, как крестьянин полет крапиву, чтоб капуста лучше росла, на душе у меня относительно спокойно. Но вот крестьянин принимается обучать капусту каллиграфии, а той, как и всем растениям, на каллиграфию, естественно, начхать. А тут еще на той же странице появляется капуцин с молитвенником. За кого он молится? За упокой души капусты, за свихнувшегося крестьянина, за всех тех, кто страдает по вине каллиграфии?! Предо мной зияющая пропасть, на дне которой бродит в одиночестве глагол «каллиграфировать». Судя по всему, он означает «соблюдать правила каллиграфии». Но почему от него исходит такой кровожадный хруст? Быть может, это глагол-каннибал?

Мотти был интеллигентным вором. Инспектор полиции Джеронимо постоянно твердил об этом своему помощнику:

— Знаешь, что я скажу тебе, Де Доминичис?

— Я весь внимание, господин инспектор.

— Этот Мотти не похож на других воров. На редкость изобретателен — самому Гульельмо Маркони сто очков вперед даст. Вот я и думаю, какой сюрприз он нам готовит на этот раз: что-то давненько о нем не слышно. А о Футлярчике есть сведения?

— Нет, господин инспектор, никаких.

— Ничего удивительного. Ведь он работает только с Мотти. Его тень, можно сказать.

— Не понимаю, что наш умник Мотти нашел в этом тупице?

— Мозгам отдых нужен, Де Доминичис. Гений всегда выбирает себе в помощники глупца — какая-никакая, а разрядка от умственных трудов, верно?

В это время на другом конце города Мотти демонстрировал Футлярчику свое последнее изобретение. Действительно, эти воры принадлежали к совершенно разным категориям; начать хотя бы с того, что у Мотти — имя, а у Футлярчика — кличка. Ее воришка заработал после одного неудавшегося ограбления ювелирного магазина. Вместо того чтобы рассовать добычу по карманам и удрать, он аккуратно сложил золотые часы, цепочки, кольца в футлярчик, да еще пытался перевязать его голубой ленточкой. Пока он там возился, нагрянула полиция, и его преспокойненько упрятали за решетку.