Виктория Полечева - Тюльпинс, Эйверин и госпожа Полночь [litres]

– Знаю. Прости. – Мистер Дьяре кивнул.

Он распахнул руки, и девочка кинулась в его объятия. Оба зарыдали, каждый о своем. Но боль потери так крепко связала их, что они казались друг другу сейчас самыми близкими людьми во всем Хранительстве.

Они уснули сидя и обнявшись, не находя в себе больше сил бодрствовать.

Разбудила их Эннилейн, приведшая в комнату молодого мужчину. Остроносый, остроухий, с острым подбородком и длинным телом, он сразу вызывал неприязнь. Что бояться его надо, Эйви поняла по тому, как напрягся мистер Дьяре: словно зверь, готовящийся к атаке.

– Эм, доброго утра, м-да. – Гость брезгливо осмотрел комнату колдуна и жеманно дернул плечом. – Ты – прислуга госпожи Кватерляйн, что чуть не снесла нам вчера дверь?

Эйверин не отвечала, а только хмуро смотрела исподлобья.

– А в чем дело, собственно говоря? – Мистер Дьяре поднялся с кровати, загораживая собой девочку.

– Теперь она слуга госпожи Полуночи. В связи со смертью Дарины Кватерляйн городской договор расторгнут, и наша милостивая госпожа решила взять бедняжку себе. Не оставаться же ей теперь на улице.

– Она останется со мной, – прорычал мистер Дьяре. – Я куплю ее.

– Прошу прощения, вы – господин? Вы обладаете какой-либо недвижимостью в городе Сорок Восемь?

Мистер Дьяре брезгливо скривил губы, усы его гневно дрогнули.

– Нет, – наконец буркнул он.

– Ну, я и говорю, что вопрос это решенный. Дитя, следуй за мной немедля. Вам желаю хорошего дня. – Мужчина поспешил выйти из комнаты и со ступенек прикрикнул: – Немедля!

Эйверин оторопело посмотрела на Эннилейн, а потом на мистера Дьяре. Лицо его, усталое и пустое, вытянулось. Глаза колдуна все еще были обычными – зеленые с карим, такие встретишь у каждого третьего. Только вот эти опустевшие глаза пугали Эйверин куда больше прежних, лиловых.

– Крысенок, иди. Я постараюсь что-нибудь придумать. – Мистер Дьяре обнял Эйви порывисто и коротко, но этот жест был средоточием тепла. – Белку прихвати, будет тебе защитой.

– Идем, милочка… – Эннилейн опустила плечи. – Я помогу донести вещи. Госпожа Кватерляйн столько тебе накупила… – Женщина вновь зашлась плачем, а потом сквозь всхлипывания проговорила: – Спешить надо, Полуночи перечить нельзя… Ох, да что же стало с этим домом…

Дорогу к особняку Эйви не запомнила. Плелась тихо и смирно за Эннилейн и странным мужчиной. Двери, которые ночью были глухи и безучастны, теперь раскрылись. Эйви обняла Эннилейн, вдохнула напоследок аромат свежего хлеба, пытаясь его запомнить, и шагнула внутрь.

– Ожидай, – скомандовал помощник Полуночи, указывая на боковую комнату.

Эйверин вошла туда, куда ей велели, и коротко поздоровалась с хорошо одетым парнем, что сидел у широкого окна. Он обернулся, и девочка невольно покривилась: выглядел незнакомец как блеклая пародия на Додо. Волосы тоже рыжие, да вот только выцветшие, тусклые. Глаза голубые, но цвета в них слишком мало, чтобы они могли считаться яркими. И веснушки на широком лице были, да только лицо полное, одутловатое, не то что у Додо. Да и сам парень весь слишком большой и дряблый.

Несмотря на то что Эйви смотрела на него с откровенной враждебностью, незнакомец широко улыбнулся полными губами и, чуть запинаясь, сказал:

– Здравствуйте. Меня зовут Тюльпинс.

Утро выдалось прескверное. Голосили трамваи, Амила гремела на кухне посудой, мальчишки на заднем дворе не могли управиться с каретой, а матушка впервые за пару месяцев села за старый клавесин. Тюльпинс перевернулся с одного бока на другой и натянул на голову одеяло. Теперь прохлада комнаты нещадно щипала его за голые ступни, и парню пришлось поджать колени к животу. Если конец лета выдался таким гадким, чего же тогда ждать от осени?

Жизнь казалась Тюльпинсу отвратительной. Усталость заполняла все внутри, хотя уставать ему было не от чего. К прибыльному делу матери парень пока никакого отношения не имел, получать образование в Седьмом раздумал – слишком уж далеко от дома, да и матушкино здоровье не позволяло покидать ее надолго. Поняв наконец, что всю прекрасную и обеспеченную жизнь ему предстоит провести в Сорок Восьмом, Тюльпинс замкнулся в себе еще больше и все чаще отказывался даже выходить из дома.

А эти люди… Молодой господин поморщился от одной мысли, что ему придется пусть даже не идти сквозь толпу, но ехать в трамвае с другими господами. Зная о деньгах его матушки, они никогда не обделяли его вниманием. Каждый считал своим долгом справиться о его здоровье, о здоровье милой матушки, о здоровье Кайли, Амилы и чуть ли не всех слуг в их доме. Тюльпинс только морщил нос и кивал, а господа расценивали его ответ как хотели.

– Тю-ю-юльпи! – послышался визгливый голос матушки снизу. – Встал ли мой милый пирожочек?!

Ступеньки заскрипели под тяжестью обрюзгшего тела, и Тюльпинс раздраженно скинул с головы одеяло и поднялся с постели. «Тюльпи! Пирожочек! – гневно думал он, завязывая атласные ленты халата. – Мне уже шестнадцать. Целых шестнадцать!»

– Доброе утро, моя радость! – Матушка вплыла в комнату и стала у двери, чтобы отдышаться. Подъем на второй этаж становился для нее все сложнее.

Тюльпинс отвернулся к окну и недовольно поджал губы.

– Мой сладкий, мой хороший! – Мать прошла в комнату и первым делом звонко чмокнула сына в щеку.

Тюльпинс тут же брезгливо отер след от поцелуя ажурным носовым платком и тихо сказал:

– Мама, прекращали бы вы есть пироги Амилы, они слишком жирные.

– Ох, милый мой! – Матушка похлопала себя по животу покрытой поперечными складками рукой. – Нужно есть, пока можешь, вот что я тебе хочу сказать! И ты, умница мой, не отстаешь!

Тюльпинс с некоторым недоумением посмотрел на свой живот, который, конечно же, еще не достигал размеров матушкиного, но был к этому довольно близок, и с раздражением спросил, желая перевести тему:

– Мою карету починили? Я бы хотел навестить Самсела. Давно нам пора помириться.

Лицо матери, одутловатое и постаревшее, вытянулось. Она виновато сложила руки на груди и запричитала:

– Сыночек, в городе нет деталей, понимаешь? Я отправила в Сороковой Тваля, но он еще не вернулся. Ее скоро починят, я обещаю. Хочешь, дам три сотни двилингов и ты выкупишь все места в трамвае? Тогда тебе точно не придется с кем-то делиться. Ну, что скажешь, милый? Договорились? А лучше уж пока никуда не ездить, правда? Или все-таки…

– Не поеду, мама, спасибо.

Тюльпинс сел на мягкое кресло и демонстративно раскрыл газету, давая понять, что больше слушать ничего не намерен.

– Ох, лапушка моя, я что-нибудь придумаю! Сегодня же, я обещаю!