Виктория Полечева - Тюльпинс, Эйверин и госпожа Полночь [litres]

– Ну все! – весело крикнул Кай. – Я чуть дальше пойду, по пояс заберусь. А ты тут, Красавица! Да не сачкуй, понял?! Не будет рыбы – не будет обеда!

Рука Кая отпустила Тюльпинса, а он все стоял, закрыв глаза, хватая ртом воздух. Он сызмальства боялся воды, и вот теперь она была повсюду. Капли осыпали его лицо, капли мочили волосы, капли впивались в кисти. А рыбы, безумные и, судя по всему, огромные, били и били Тюльпинса боками так сильно, что ему приходилось тратить неимоверно много сил, чтобы удержаться на месте. Когда тело его, истощенное и ослабленное за два дня, стало дрожать, он распахнул глаза. Солнце нещадно жгло затылок, от жажды саднило горло. Пришла пора действовать.

Тюльпинс чуть присел, погружая руки в воду, и пальцы его заскользили по холодным склизким чешуйкам рыб, проносящихся мимо. Парень выпрямился и брезгливо замотал руками, лицо его так искривилось, что судорогой свело щеки.

– Эй, Красавица! Ну, давай, тащи!

– Парень, тучи скоро придут! Если не наберем две дюжины рыб, один останешься их ловить, понял?!

– А сейчас сколько есть? – простонал Тюльпинс.

– Уж точно меньше, а то бы я на тебя не орал!

Тюльпинс нахмурился и вновь присел. Когда одна из рыбин проплывала между ладоней, парень рванул ее на себя. Алая чешуя сверкнула перед его глазами, рыба дернулась со страшной силой, и молодой господин, пытаясь удержаться, широко расставил ноги. «Удалось!» – вспыхнула радостная мысль в голове Тюльпинса. Он не видел, что Старейшина кивнул одному из деревенских мужичков, и тот недолго думая дернул молодого господина за рубашку. Он, потеряв равновесие, рухнул на спину.

Водная толща быстро накрыла его, косяк рыб, несущийся мимо, принялся хлестать по щекам, носу, груди, вышибая воздух. Тюльпинс со страшной силой задергал руками и ногами, пытаясь выбраться к поверхности, но его заталкивали все глубже.

Перед глазами вдруг мелькнула пышная кровать, зеркало и изумленное лицо Кайли. Тюльпинс протянул к ней руку, моля о помощи, но рыбий хвост хлестнул его по лицу.

Парень мотнул головой, вскинул руки и, больше не в силах сдерживаться, резко раскрыл рот, пытаясь сделать последний вдох. Мгновение. Вспышка. И мир погас.

– Ну и дурак… Вот же дурак… Ну, вся вода вышла. Гляди, отец, он уж порозовел, да?

– Да, кажись, губы не такие синие. Да хорош тебе на грудь его давить. Вышла вода из него, вышла. Тащить его к дому надо, вишь, ветер поднялся?

За словами, звенящими и далекими, к Тюльпинсу пришла боль. Боль в висках, груди, животе, спине, руках, ногах. Даже волосы его, кажется, сейчас страдали. Тюльпинс поморщился, а потом резко согнулся, и его стошнило мутной водой. Молодой господин поднял затуманенный взгляд на Кая и простонал:

– Мне так тяжело… Ужасно тяжело…

Он рухнул на живот и блаженно расслабился, понимая, что под ним – его удобная кровать. Кайли почему-то визжала. Запах топлива щекотал нос. Тюльпинс раскрыл глаза, недоуменно уставившись на траву перед лицом. Он с огромным трудом перевернулся на спину и дрогнул, увидев две пары изумленных глаз. Морщинистое лицо Сатрана полнилось благоговейным ужасом, а Кай и вовсе широко раскрыл большой рот.

А на другой стороне реки стоял Старейшина, едва заметно улыбаясь своим мыслям.

Раньше каждое утро Тюльпинса начиналось одинаково: он открывал глаза и долго-долго лежал в постели, не думая совершенно ни о чем. Голова его обычно гудела после десяти-, а то и двенадцатичасового сна, мышцы затекали. Поэтому настроение у молодого господина с самого утра было дурное. Спасал только терпкий кофе, который приносила Кайли, да легкий завтрак из восьми запеченных яиц, десяти ломтей ветчины, хрустящего багета, крупно порубленной зелени и, конечно, сочных персиков, привезенных из Восемнадцатого.

Позавтракав, Тюльпинс без удовольствия обнаруживал, что половина дня уже прошла: часы на Доме Господ неугомонно трезвонили. Он слонялся по дому, изредка мог выехать в город в позолоченной карете. Чаще он вместе с матушкой навещал госпожу Полночь или госпожу Кватерляйн. У госпожи Кватерляйн был сын, Бэрри, одних с Тюльпом лет. Правда, выглядел Бэрри постарше, да и по характеру и по внешнему складу был лучше Тюльпинса. Так, по крайней мере, считалось. Говорили, что Бэрри более элегантно одевается, Бэрри более решительный, Бэрри более смелый, у Бэрри больше способностей к стихосложению, у Бэрри прекрасные тонкие пальцы. И так по кругу: Бэрри, Бэрри, Бэрри, пока не зазвенит в ушах. Поэтому его Тюльпинс недолюбливал.

День Тюльпинса тянулся долго, проходил бесследно и бессмысленно. Уже ночью, мучаясь от бессонницы, он пытался понять, что же произошло с ним за сегодня. Но не мог припомнить даже съеденной еды, сказанных слов и пережитых эмоций. Потому что были они однообразны, скучны и, в общем-то, ничего не значили.

Но дни в деревне никогда не походили один на другой. Когда Тюльпинс слег с лихорадкой и переломанными ребрами, Кай растирал его жидким рыбьим жиром, поил наваристым бульоном из огромных голов, кормил вяжущим рубиновым медом из красной травы, кутал в теплое вязаное одеяло из шерсти местных коров. А к вечеру домой приходил Сатран и приносил из леса душистые ягоды, маслянистые орешки и мелкие зеленые шишки с мятным привкусом. Тюльпинс ужасно чихал, когда ел их, а Кай хохотал, долго и звонко. И только Ниса не показывалась в доме, где поселился чужак.

По ночам, когда тело Тюльпинса охватывал тяжелый жар, Сатран садился рядом с ним на кособокую табуретку и рассказывал деревенские сказки. И каждый раз сказка была новой, а потому и каждый день, проведенный в деревянном домишке, казался молодому господину особенным.

Однажды, когда Тюльпинсу совсем поплохело, в дом Сатрана пришел и Старейшина. Он присел к столу и уставился бесцветными глазами на огонь свечи. Когда Тюльпинс в очередной раз зашелся мучительным кашлем и застонал от нестерпимой боли, Старейшина молча вышел из дома. Вернулся он с круглыми пилюлями и наказал давать их незваному гостю не меньше недели.

Уже наутро Тюльпу полегчало, а через три дня у него появился аппетит. На седьмой день молодой господин принялся расспрашивать Кая и Сатрана о Камеже-путнике, ему надоели сказки, а есть он стал за троих. Тогда единогласно было решено, что Тюльпинс может работать.

– А я точно восстановился, Кай? Ты уверен, что я больше не умираю? – плаксиво спросил Тюльпинс, натягивая рубаху, пошитую специально для него. Рубаха оказалась большевата, как и штаны, которые еще недавно жали. Тюльпинс критично осмотрел себя и остался крайне недоволен: кожа на руках теперь обвисла, и они от этого казались еще слабее.