Виктория Полечева - Тюльпинс, Эйверин и госпожа Полночь [litres]

В сгущающихся сумерках Старый Рынок казался настолько зловещим, что Тюльпинс обомлел от страха. Он забрался внутрь кареты, осознав, что ему не настолько уж и все равно, где он окажется. Точнее, он готов оказаться где угодно, только бы свалка была от этого места подальше. Тюльп дернул за рычаг, но внутри кареты только что-то протяжно засвистело. Топлива хватило на полноценную прогулку – из самого центра Верхнего города Тюльп спустился в самое ужасающее место Нижнего.

Не собираясь ночевать в столь пугающем месте, молодой господин выбрался наружу и пошел закоулками, пытаясь все время двигаться наверх. Все выше и выше. Ближе к его прежней богатой и сытой жизни.

Вдруг от гор донесся громкий хлопок, а за ним – утробный рокот, словно неподалеку проснулся зверь. Тюльпинс удивленно оглянулся и увидел Завод. Он и забыл, что эта махина работает только по ночам. Не зря же все закрывают окна плотными ставнями да боятся показать нос на улицу.

Тюльп знал, что Бэрри с другими молодыми господами любили весьма сомнительные развлечения: они выбегали на улицу, когда там царил страшный туман, а потом мерялись, кто больше испугался, кто сильнее и истошнее кричал. Тюльпинс такие развлечения не любил, он в это время нежился в кровати, размышляя о том, как он ненавидит Сорок Восьмой.

Когда Тюльпинс окончательно заблудился, на город опустился туман. Молодой господин было испугался, но затем лишь чихнул, поежился и понял, что туман ничего, кроме холодной влаги, с собой не несет. Выходит, врал и Бэрри, и его дружки, когда наперебой рассказывали об опасностях ночи.

Домишки Нижнего города, освещенные тусклыми фонарями, были даже очаровательны. Островерхие, узенькие, с облупившейся краской на стенах… Возможно, если Тюльпу повезет, он сможет обосноваться хотя бы в одном из таких. А там начнет новое дело, быстро разбогатеет, выкупит матушкин дом…

От довольно-таки приятных и успокаивающих мыслей молодого господина отвлекли голоса. Звучали они тихо, прямой опасностью от них не веяло, и потому Тюльпинс, продрогший и изголодавшийся, решил двигаться в их направлении. Может быть, удастся выручить немного топлива для кареты и еды для себя.

Несколько часов назад парню казалось, что он не хочет жить, но страх и голод утверждали, что тело его крепкое и совершенно не стремится умирать. А потому нужно иди вперед и искать помощи, пока есть силы.

Наконец Тюльп разобрал отдельные слова и остановился, затаив дыхание.

– Как думаешь, Чин, долго нам этой дурью заниматься, а? Бедняг с каждым днем все больше и больше. Не управимся вдвоем, – послышался голос от крыльца домишки с печной трубой на крыше.

Тюльпинс прошел чуть вперед и смог рассмотреть щуплого парнишку, который на весу резал широким ножом яблоко и задумчиво разглядывал свои ботинки.

– Не знаю, Зойди. – Голос, доносящийся из засохших кустов чуть поодаль, был куда более низким. – Но пока мы можем что-то делать, нужно делать, правда ведь? Он и сам их ищет, делает что может… Он на днях мне сказал, что скоро закончится все. Совсем немного потерпеть осталось. Немного.

– Да-а-а, чудной он. – Тот, кого назвали Зойди, отправил дольку сочного яблока в рот и принялся шумно им хрустеть.

От такой животрепещущей картины слюна заполнила рот Тюльпинса и едва не потекла по подбородку. Но когда славный малый Зойди достал из кармана еще и бутерброд с вяленым мясом, живот Тюльпа взвыл, моля о пощаде.

Зойди вскочил на ноги, крепко сжимая нож. Глаза его напряженно всматривались во тьму, но широкий рот ни на мгновение не переставал жевать мучившее Тюльпинса яблоко. Тюльп, решивший, что больше оставаться невидимым небезопасно, шагнул под свет фонаря. Зойди, не отрывая взгляда от ночного гостя, громко крикнул во тьму:

– Чин, а как думаешь, у наших бедняг могут быть обычные глаза?

– А почему ты спрашиваешь, Зойди?

– Ну, я вижу одного. В пижаме – видать, спал. Только плащ еще прихватил.

– Зойди, а он далеко? Ты как рассмотрел, что глаза его не зеленые? Я никого не вижу. – Второй голос прозвучал настороженно.

– Чин, так он стоит прямо предо мной, тебе его не рассмотреть. Ну, если ты только не научился спиной видеть.

Кусты зашевелились, из них выскользнула плечистая фигура и подошла к крыльцу. Второй незнакомец переводил ошалелый взгляд с Тюльпинса на своего соратника и обратно.

– Зойди, ты хочешь сказать, что все это время он стоял здесь?

– Конечно, Чин. Я с него глаз не спускал.

Плечистый мужчина удрученно покачал головой, почесал косматую бороду и наконец проговорил:

– Зойди, хочу тебе сказать, что ты не очень умный.

– П-простите, я не хотел вас беспок… – заговорил Тюльп, но его прервал вопль Зойди:

– Он разговаривает, Чин! Разговаривает!

– Я? Да. Конечно, разговариваю. – Тюльпинс смутился. Словно его пристыдили тем, что он способен говорить.

– Тогда иди отсюда и не мешайся!

– Зойди, нельзя его отпускать! Он нас видел! А вдруг он ее помощник, а? Что думаешь? Эй, парень, ты ее?.. Ну?

– К-к-кого? – только и смог выдавить из себя оторопевший господин.

– Ох, прости, парень, не знаю, что с тобой не так. – Широкоплечий мужчина двинулся к Тюльпу и навис над ним. – Но нам с тобой надо что-то сделать. Ты господин?

Тюльпинс неопределенно кивнул, уставившись в решительное грубое лицо. Откуда ему теперь знать, кем он стал? Денег нет, дома нет, близких нет. Он беден и одинок. Господа, конечно же, бывают одинокими, но бедными – никогда.

– Ну, Чин, давай! Сделай чего-нибудь!

– В общем, там, в Верхнем городе, разберешься, да? Ну, бывай, парень. Только скажешь кому про нас, так мы тебя найдем и…

Тюльпинс не дослушал, зачем его будут искать: болезненная тьма проглотила освещенную фонарями ночь. А все потому, что могучий кулак бородатого Чина немного опередил окончание его грозной речи и обрушился на голову несчастного господина.

Звенящий хохот разорвал темную дымку, окутавшую сознание Тюльпа. Он медленно поводил во рту разбухшим языком, пытаясь понять, почему он вновь чувствует горчащий привкус сон-травы. Голова парня звенела, один глаз вздумал не открыться. Молодой господин, болезненно морщась, ощупал лоб, темя, опухшее веко и пришел к удивительному выводу, что его поколотили. Впервые в жизни поколотили, если, конечно, не считать короткую стычку с Бэрри и агрессивных рыб в далекой деревне.

Тюльпинс припомнил улыбку Кая, долгие истории Сатрана, запах скошенной травы, и ему невыносимо сильно захотелось оказаться рядом с ними. Ему даже на мгновение подумалось, что он сможет стать рабочим человеком, жить ради самой жизни, не гнаться за богатствами, положением в обществе…

– Эй, комиссар! Оклемался!

Внезапный окрик привел Тюльпинса в себя, и он удивленно осмотрелся: серая комната, серый стол, окна, замазанные серой краской, усатые парни в серой форме… Да ведь он в Сером корпусе! Серый цвет как смешение белого цвета истины и черного цвета наказаний всегда был цветом правосудия. Его носили гордо, им щеголяли, его откровенно боялись.