Виктория Полечева - Тюльпинс, Эйверин и госпожа Полночь [litres]

Эйверин вдруг сжала тонкими пальчиками его плечо, и этой поддержки было достаточно. Тюльпинс удивленно уставился на девчонку. Он вдруг почувствовал, что больше не один.

Они побрели к калитке, обходя многочисленные хозяйственные постройки. Все-таки двор у госпожи Полуночи был огромен. Тюльпинс, бывавший раньше только у парадного входа, все время суетливо оглядывался: ему очень хотелось показать девчонке оранжерею с нужного ракурса. Он помнил свой восторг, когда впервые увидел ее в детстве. И хоть посетил он с тех пор немало городов, прекраснее строения никогда не видывал.

Наконец она показалась: крупные разноцветные стекла, запотевшие изнутри от влаги, собирались воедино в величественное здание, оплетенное искусно выкованными стеблями и цветами. Кое-где виднелись золотые птички, глаза которых сверкали драгоценными камнями, ящерицы из редчайшего малахита и тонкие стрекозы из яркого янтаря. Буйство красок и величие самой природы – вот чем была оранжерея госпожи Полуночи.

– Эйверин, – Тюльпинс подергал девочку за рукав, – смот…

Тюльп застыл, увидев на открытом балконе особняка, вблизи крыши, темную фигуру. Девчонка обернулась и восхищенно вздохнула.

– Так красиво…

– Нет, нет, Эйверин. Посмотри. – Тюльпинс показал пальцем на балкон. – Это ведь?..

– Да, – на выдохе сказала девчонка, присмотревшись.

Она задышала чаще и прижала руки к груди. Довольно дурацкая привычка – по ней сразу можно понять, что девчонка волнуется. Глазки-угольки жадно впились в того, кто стоял на балконе, и Тюльпинсу даже пришлось потянуть Эйверин за руку, чтобы она пришла в себя.

А мистер Гиз все стоял на своем посту, крепко сжав пальцами металлическое ограждение. Глаза его были закрыты, холодный ветер трепал полы пиджака, но мужчина этого словно не замечал.

– Эй, ты замерзла? Ты чего так дрожишь? – Тюльпинс увидел, как трясется подбородок у Эйверин. – Не переживай за него. Он ведь приближенный госпожи Полуночи, ему ничто не навредит.

– Он – приближенный Полуночи, да. – Девчонка сглотнула и опустила голову. – Пойдем? Покажешь мне то место. До прощания еще есть пара часов.

Тюльпинс вытряхнул снежинки из-за шиворота и посмотрел на розовеющее небо.

– До Нижнего города очень долго идти, а мне просто необходимо вернуться домой и поговорить с экономкой. Составишь мне компанию?

Эйверин неопределенно пожала плечами. Мол, почему бы и нет? Тюльпинс чувствовал, как ей хочется обернуться, поэтому поторопился к калитке для слуг.

Уже по дороге к улице Дуя, заранее ругая себя за назойливость и любопытство, он тихо спросил:

– К-к-как считаешь, мистер Гиз красивый?

Девчонка споткнулась и тихо ответила:

– Да, очень красивый.

Тюльпинс вскоре запыхался, но не попросил девчонку замедлить ход. В ней чувствовалась такая сила, что ему стыдно было признаваться в слабости.

На одном из пригорков Эйверин остановилась, задумчиво осматривая улицу Цветов, идущую вниз, переулок Самсвиля, уходящий прямо и вбок, и поднимающуюся в гору улицу Солнца. Тюльпинс догнал ее и мысленно поблагодарил за возможность отдышаться.

– Сорок Восьмой похож на огромный блинчик, которым накрыли холмы.

– Что? – Тюльп озадаченно осмотрел домишки, спускающиеся все ниже и ниже.

– Весь город волнистый. Это здорово. Это мне в нем нравится. Словно ты и в городе, и в горах. Вверх-вниз, понимаешь? И отовсюду разный вид. – Девчонка коротко улыбнулась.

А Тюльпинс уж было подумал, что она вовсе не умеет улыбаться.

– Завод стих, – задумчиво сказала Эйверин. – Терпеть его не могу. Жду не дождусь, когда уберусь отсюда подальше.

Девчонка решительно тряхнула головой и зашагала вперед, как будто пытаясь разбудить весь город стуком своих сапог.

– Но ведь ты… – Тюльпинс поравнялся с девчонкой.

– Принадлежу Полуночи? – Эйверин с вызовом вскинула острый подбородок. – И что?

– Эйвер, ты меня пугаешь, честно.

– Как ты меня назвал? – Девчонка нахмурилась, пробуя новое сокращение своего имени на вкус. – Мне нравится, идет. Не бойся, я не собираюсь устраивать расправ или еще там чего-то… Ты ведь знаешь мистера Дьяре? Он обещал мне помочь. Не знаю как, но знаю, что у него может получиться.

Тюльп недоверчиво приподнял бровь. Уж не признался ли ей Хранитель во всем? Если нет, то с чего ей надеяться на его помощь?

– Это твой дом? – Девчонка указала на фиолетовый особняк с розовыми ставнями на окнах.

– Н-н-ну, мой. – Тюльпинс удивленно смотрел на свой дом, который так боялся покинуть, и вдруг осознал, что у него нет ни малейшего желания туда возвращаться.

– Сразу видно. – Эйверин фыркнула. – Там, наверное, еще никто не встал. Или ты собираешься барабанить в двери?

– Не думаю, что комиссар впустит меня. – Бывший господин горько усмехнулся. – Вон т-там, видишь? Окно, не закрытое ставнями. Это комната моей матушки, и она, вероятнее всего, п-пустует. Никто не хочет спать там, где спал п-п-п-покойник…

Эйверин вновь подошла к Тюльпинсу и похлопала его по плечу.

– Пойдем, – тихо сказала она.

Окно и правда оказалось открытым, девчонка легко забралась внутрь, а потом долго и мучительно тащила Тюльпа, пока он наконец с грохотом не перевалился в комнату.

– Вот это да! – Служка присвистнула. – Богаче, чем у Полуночи… О, а это ты? – Эйверин подошла к портрету над матушкиной кроватью.

Тюльпинс недовольно уставился на полное лицо, взгляд, не обремененный интеллектом, и кривоватую улыбочку. Этот портрет нарисован почти год назад… в день его шестнадцатилетия. Неужели он таким и остался? Не желая больше на себя любоваться, Тюльп открыл дверь и прокрался к комнате слуг. Эйверин осталась у лестницы: караулить спящих жителей богатого дома.

В комнате слуг оказался только один сонный мальчишка. Он испугался до полусмерти, и Тюльпу не скоро удалось из него вытянуть то, что все ушли на улицу Гимили – помогать в подготовке к прощанию.

– Все зазря, – хмуро бросил Тюльпинс, вновь направляясь к окну. – Кайли уже ушла.

Парню хотелось как можно быстрее отсюда убраться. Он словно слышал матушкин храп, ее прерывистое бормотание, чувствовал аромат жасмина, липнущий к коже. Матушка как будто бы была рядом и вовсе не умирала.

Бывший господин первым вылез через окно и поспешил к дому госпожи Кватерляйн. Весь оставшийся путь Эйверин молчала. Тут-то Тюльп и осознал всю прелесть неболтливых людей: с ними удивительно комфортно думать о своем.

Улица Гимили была так печально-прекрасна, что захватывало дух. В память о Дарине Кватерляйн господа выставляли в своих двориках цветы. Их лепестки, покрытые инеем, искрились под лучами робкого солнца. И даже небо, обычно затянутое низкими облаками, стало прозрачным и светлым.