Виктория Полечева - Тюльпинс, Эйверин и госпожа Полночь [litres]

– Додо. – Эйверин подошла к мальчику и за руку потянула его в сторону, за груду камней, туда, где их никто не увидит. Ей было мучительно больно смотреть в его огромные глаза. Но она знала, что не простит себя, если поступит иначе.

– Пойдем, Эйви. – Губы Додо задрожали. – Пожалуйста.

– Как только все закончится, – Эйверин сглотнула, – я обязательно приеду в Шестой. Я обещаю. А пока… пока нельзя по-другому, понимаешь?

Эйви обняла Додо и зарылась носом в мокрые волосы. Удивительно, но от него все еще пахло цветами, землей, пахло самым прекрасным солнечным днем.

– А я буду тебя ждать, ладно? – Додо шмыгнул носом. – И помни, пожалуйста, что я просил тебя забыть, ну не забывать, а… В общем, что я тебя…

Эйверин так покраснела, что ей хотелось спрятать лицо. Она едва слышно пискнула:

– Я помню, Додо.

Эйви подумала, что надо бы сказать что-то подобное в ответ, но такого она не говорила даже маме с папой. Слишком это громкие слова, слишком сильные. Если их сказать, то все переменится.

Но Додо и так знал, Додо и так все чувствовал, а потому он тепло улыбнулся и прижал ладонь Эйверин к своей щеке.

– Мы еще точно встретимся, Эйви. Я чувствую. Вот… вот тут у меня горячо. – Мальчишка ткнул себя в грудь. – Поэтому даже не чувствую, а знаю.

Девочка кивнула, и они вернулись обратно к остальным. Прощание вышло довольно мокрым: мало того что все еще не обсохли после вынужденного купания в озере, так еще Хайде ревел навзрыд, чувствуя общее волнение. Даже огромный Рауфус пустил слезу. Все обнимали Эйверин, давали ей напутствия, просили посылать открытки. А Тюльпинс стоял в стороне, недвижимый и безучастный ко всему.

Когда Тюльп и Эйверин выбрались из прохода на морозный воздух, над Сорок Восьмым уже сгущались сумерки. Они спустились к стене, не говоря друг другу ни слова, и в такой же тишине прошли весь Нижний город.

Но когда перед ними распахнулись ворота и свет фонарей ударил в глаза, с неба с новой силой повалили невесомые снежинки. Одна, вторая, третья, а за ними – целый шквал пушистых хлопьев. Они плавно кружили вокруг Тюльпа и Эйви, обволакивая их, подобно теплому пледу. Эйверин остановилась. Она открыла рот, высунув язык, и закрыла глаза.

– Ты простудишься, – тихо сказал Тюльп.

Эйви схватила его за руку, подтащила к себе и скомандовала:

– Открывай рот!

– Мне не хочется. П-п-пойдем. Уже п-п-поздно, да и холодно. Мы замерзли.

– Рот открывай. – Эйверин нажала большим пальцем на подбородок Тюльпинса. – Вот так, ага. Теперь запрокидывай голову. Ну? Хорошо?

Тюльпинс помолчал пару минут, а потом тихо сказал:

– Хорошо.

– Я знаю, тебе нравится жить. – Эйви опустила голову. – Сейчас тут очень красиво, правда? Этот снег… Он как будто специально для тебя. Он не похож на мертвый снег из гор. Такой пушистенький. – Эйверин нагнулась, зачерпнула холодный пух и подула, чтобы он угодил прямо Тюльпу в лицо. – Как шерстка Крикуна. Отличный снег. Совсем новый. Чтобы начать что-то по-новому. По-новому думать, по-новому жить.

Тюльпинс выплюнул снег изо рта и слабо улыбнулся.

– Может, не нужно жить для чего-то большого, Тюльп? Можно ведь и для такого вот. Совсем маленького, но волшебного. Правда? – Эйверин поймала снежинку на ладонь, и та быстро растаяла.

Тюльпинс неопределенно пожал плечами и проворно облизал губы.

– Идем. На самом деле у меня жутко болит рука. – Парень хохотнул. – А я не жалуюсь, заметила?

– Еще минуточку! – Эйверин отступила на шаг, а потом толкнула Тюльпинса в сугроб и сама увалилась следом. – За шиворотом немного щекочется, а в целом прямо замечательно, да? Эй, ты спишь там, что ли? Ты думал, что мы скажем Полуночи?

– К-конечно. – Тюльпинс слегка пошевелился, но лицо его в свете фонарей казалось таким пугающе бледным, что Эйверин тут же принялась поднимать его на ноги. Отряхнувшись от снега здоровой рукой, парень продолжил: – Скажем, что на нас напали ребята Рауфуса. Их ведь все боятся. А мистер Гиз отправил нас как раз в Нижний город… – Тюльп замолчал, внимательно глядя на Эйверин. От такого холодного и проницательного взгляда ей стало не по себе.

– Что? – спросила она, нахмурив брови.

– Т-ты думаешь, что твой отец делает это не по своей воле? – Парень тяжело вздохнул, подбирая слова.

Кровь прилила к щекам Эйви, зубы со скрежетом сжались. Конечно, он околдован. Совершенно точно околдован.

Эйверин гневно откинула волосы на спину и зашагала в сторону особняка Полуночи, пиная сугробы. И почему отцовские сапоги показались ей сейчас не такими удобными, как прежде?

Возле особняка Полуночи суетились слуги: гостей, прибывающих на бал, ожидали уже с завтрашнего дня. И только мистер Элнеби, еще более уставший и вымотанный, спокойно стоял у ворот и всматривался в даль. Когда он заметил Тюльпинса и Эйверин, его бледное лицо побагровело. Он кинулся к ним, как борзая собака, завидевшая дичь: вот-вот настигнет и порвет на кусочки.

– Н-на нас напали! – воскликнул Тюльпинс за мгновение до того, как открылся большой рот мистера Элнеби.

– Что за вид?! Ах, что за вид! – завопил помощник Полуночи, осматривая Эйверин. – Ах! Она меня убьет! Точно убьет! А я велел слугам прочесать весь город! А вы… вы! – Щеки мистера Элнеби возмущенно раздулись, и лицо его приняло более здоровый вид. – Быстро по комнатам! Привести себя в порядок и явиться ко мне! Нет-нет! Ждите в своих комнатах! Она хотела видеть вас еще с утра, я не знаю, как ей теперь объяснить… – Мужчина театральным жестом прижал кончики тонких пальцев к лицу. – Ох… Ждите у себя, да!..

Эйверин и Тюльпинс протиснулись к особняку и от входа первым делом повернули к кухне. Там все так суетились, что даже не заметили исчезновения пары подносов с профитролями и огромного куска вяленой говядины.

– Как переоденешься, приходи ко мне. – Тюльпинс обернулся к Эйверин, когда они шли по узкому коридорчику. – Можно разложить еду на пианино.

Эйви кивнула: ей тоже не хотелось оставаться одной. Она приняла обжигающе горячую ванну, покормила Крикуна, который все еще к ней не привык и отказывался вылезать из клетки, а потом надела одно из платьев, подаренных Дадой, и пошла к Тюльпинсу.

На стук Тюльп ответил лишь кряхтением и сдавленными стонами. Эйверин решительно распахнула дверь, и парень завизжал.

– Эй! П-по-твоему, прилично так врываться?!

Бывший господин стоял посреди комнаты в одних брюках и пытался натянуть на себя рубашку. Его дряблая кожа, свисающая складками, неприятно поразила Эйверин. В одежде парень казался куда худее.

– Т-ты думаешь выходить или нет?! – требовательно повторил увалень.

Эйверин шагнула в комнату и прикрыла дверь. Левая рука Тюльпа выглядела ужасно: посиневшие пальцы, на которых висели клочки тканей, раздулись, как сосиски, предплечье неестественно искривилось, кожа над выпирающими отломками побелела и отдавала синевой.