Виктория Полечева - Тюльпинс, Эйверин и госпожа Полночь [litres]

Он согнулся, изо рта его хлынула вода. Парень перевернулся на колени, его снова и снова тошнило. Между приступами рвоты он, сипя, втягивал воздух и стонал от боли, придерживая правый бок.

– Кажется, я тебе ребро сломала, – самодовольно сказала Эйви, усаживаясь прямо в воду и прислоняясь головой к стене. – Снова.

– С-спасибо… – Тюльпинс отер мокрым рукавом рот и уселся рядом. – Н-н-н-ненавижу воду. Вот просто н-н-н-ненавижу! – Парень стукнул ладонью по воде, не оценив, насколько тонок ее слой. Он расшиб ладонь о камень и возмущенно засопел.

– Полночь будет недовольна. Мы тут застрянем на целый день. – Эйверин зачерпнула воду и отерла лицо. – Надеюсь, ребята успели выбраться.

Тюльпинс ничего не сказал. Он дышал очень громко, кажется, даже постанывал. Эйви забеспокоилась: не повредился ли его рассудок?

– Я ведь чуть не умер, да?.. Чуть не умер… – Тюльпинс, пошатываясь, поднялся на ноги. Он прошел чуть вперед, и хлюпающие шаги его разнеслись по пещере. Вошел по пояс в воду. Эйверин услышала тихие всхлипывания и напряглась: нашел время, называется. Нужно думать, как выбираться, а не реветь. Она зябко повела плечами: да уж, если их не спасут в течение нескольких часов, они здесь точно околеют от холода.

Парень повернулся лицом к стене, а потом вдруг ударил по ней кулаком. Потом еще, еще, еще и еще раз. Не в силах больше выслушивать жуткий хруст костей и чавканье размозженных тканей, Эйверин вскочила на ноги и обхватила Тюльпинса со спины.

– Прекрати, у тебя рука сломана! – крикнула она.

– Рука?! – Тюльпинс смахнул с себя девочку, как мелкую букашку. – Рука, говоришь, сломана?! – Парень громко расхохотался. – Да у меня вся жизнь сломана! Вся, мать ее, жизнь!

Эйверин стало не по себе. Никогда прежде не слышала она, чтобы бывший господин повышал голос.

– Говорят, что я мать убил! – Тюльпинс вновь ударил кулаком по стене, а потом уперся лбом в холодный камень. – А я такой оскорбленный: да вы что, да как вы смеете! Да я ее и убил! Доводил каждый день! Каждый день орал на нее! Понимаешь?! – Парень оттолкнулся от стены и запустил руки в волосы. Он с силой дернул волосы и упал на колени. Из груди его вырывались громкие рыдания, словно мощное животное подбили в самое сердце и вот теперь кричит оно, корчится. Понимает, что жизнь его закончилась. И молит лишь об одном – о скорой смерти.

Тело Тюльпинса рывками содрогалось, словно он пытался изгнать из себя боль, как всего несколько минут назад расставался он с водой, залившей легкие.

Эйверин мигом села рядом с ним и прижала к груди его голову. Ей было страшно, по-настоящему страшно. Никогда прежде не видела она таких страданий.

– Жжется… Вот здесь жжется… – Тюльпинс скрюченными пальцами израненной руки принялся драть рубашку на груди. – Как будто дыра-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а… – Парень вновь взвыл. – Так больно…

– Ну, перестань, перестань, мы выберемся, все будет хорошо, – прошептала Эйви.

– Хорошо?! – Тюльпинс вновь страшно хохотнул. Он отнял голову от груди девочки и глупо на нее уставился. Измазанный кровью подбородок его дрожал, из приоткрытых губ свисала вязкая слюна. – Говоришь, хорошо? Что будет хорошо?! Скажи мне, что будет хорошо?! Мать моя так и останется мертва, ты понимаешь?.. – Тюльпинс громко всхлипнул. – Самсел… Самсел тоже останется мертв… А знаешь, почему она его убила?! Знаешь почему?! Потому что он искал в Нижнем городе меня! Все мои… мои… – Парень судорожно втянул воздух. – Все мои любимые умерли из-за меня. А я остался таким же! – Тюльпинс ударил себя по щеке. – Таким же жирным, таким же идиотом! Таким же бес-полезным! Так зачем я сейчас не умер, а?! Скажи мне, зачем я не умер?! Я мог бы бороться, там, в воде. Но я понял, что незачем… Я не должен был выжить… – Тюльп, видимо утомившись, уронил лицо на ладони. – Никто по мне не будет скорбеть… Я всех убил. У меня никого не осталось.

Эйверин хотела возмутиться, сказать, что жизнь стоит того, чтобы ее жить. Но подумала о том, что за все долгие годы ни дня не жила она без воспоминаний о маме и папе. Они были парусами ее шаткого суденышка в огромном океане незнакомой и пугающей жизни. Она все делала только для них, только ради них. Исчезни они – пропал бы любой смысл. Эйверин так ужаснулась этим мыслям, что ей стало трудно дышать.

– Ну, скажи что-нибудь. – Тюльпинс шмыгнул носом. – Придумай… придумай, зачем мне жить.

– Ну, ты ведь… – Эйви закусила губу. Сказать, что он стал для нее близким другом? Нет, это неправда. – Ты ведь жил как-то до этого?

– Я жил. – Тюльпинс горько усмехнулся. – Потому что не понимал, как мне их не хватает. А там… там темно было… Как будто внутри у меня… Знаешь, я однажды услышал нелепую фразу: «Умирать в одиночестве страшно». Так вот, этот человек был неправ. Страшно умирать не в одиночестве, а одиноким. Я пытался ухватиться за ниточки… За что-нибудь, что могло удержать меня в этом мире… И не нашел ни одной. Я не живой. Тень от человека, ничего больше. – Тюльп вздохнул. – Не стоило меня спасать.

– Стоило. Папа всегда учил меня, что человеческая жизнь всегда дорого стоит. Ты пока не знаешь, зачем тебе жить. А потом обязательно узнаешь, – твердо сказала Эйви и сжала плечо Тюльпа. – Мы с тобой должны еще разобраться с Полуночью, помнишь? Может, в этом и есть наш смысл, как думаешь? Спасти Сорок Восьмой от нее – не так уж и мало, да?

Тюльпинс слабо улыбнулся и просипел:

– С-с-с-с-спасибо.

Тюльпинс давно затих. Перестал шевелиться, шмыгать носом и тяжело дышать. Эйви беспокойно ерзала на месте, пытаясь сдержаться: ей хотелось хватать парня за руку и проверять пульс чуть ли не каждую минуту. Ясное дело, это было глупо: Тюльпинс сидит рядом, умирать ему совершенно не от чего, опасности миновали. Но тишина, которую то и дело прерывали гулкие удары, доносящиеся от воды, давила на виски.

Пусть он стонет, пусть жалуется, пусть хнычет, в конце концов. Пока есть какие-то эмоции, есть и сам человек. Значит, он еще способен жить, значит, сможет бороться. А от Тюльпинса так тянуло холодным отчаянием, что Эйверин то и дело ежилась, пытаясь сохранить крупицы тепла.

– Слышишь? – тихо сказала Эйви, уставившись на воду. – Стучать чаще стали. Скоро нас спасут.

Тюльпинс фыркнул, и Эйверин словно расслышала в этом простом звуке вопрос, который охватил все мысли парня. Мучительный вопрос, вопрос, перекручивающий все нутро: «А зачем? Зачем меня спасать? Зачем мне дальше жить?»

– Ну перестань. – Эйви хотела взять Тюльпинса за руку, но тут же отдернула ладонь: она наткнулась на кусочки выпирающих костей. Парень не проронил ни звука. Выходит, даже боли он сейчас не чувствовал.