Виктория Полечева - Тюльпинс, Эйверин и госпожа Полночь [litres]

Эйверин сделала шаг вперед, но крепкие руки отца легли на ее плечи.

– Пусти! – Девочка гневно дернулась.

– Так надо, Эйверин! – громко сказал мистер Гиз, нависнув над дочерью. – Так надо, понимаешь?! Перестань вырываться! Кому ты больше веришь, мне или этому мальчишке?! Оставь его ей!

– Этот… мальчишка… – Эйви отчаянно извивалась в руках отца. – Никогда… меня… не бросал… и голодом не морил… Пусти! Да что ж ты делаешь?!

– Эйверин! – рявкнул отец, и грозный голос его повис под потолком оранжереи. – Ты хочешь увидеть мать или нет?! Мы должны делать все, что скажет госпожа, ты поняла меня?!

Лицо отца в этот момент стало таким страшным и таким чужим, что Эйверин обмякла и пробормотала только:

– Да, папа.

– Ох эти семейные сцены! – Полночь гортанно рассмеялась. – Ну, мой мальчик, где вы были? Рассказывай.

Тюльпинс плакал и кусал губы, пытаясь сопротивляться. Но зелье оказалось сильнее его, куда сильнее.

– М-мы были в пещере… Там Зойди и Ч-чин… Они спасают всех, кого вы пытались убить… – Тюльп громко всхлипнул, с отчаянием глядя на Эйви. – Нам рассказали, зачем вам эти смерти…

– О смертях, значит, рассказали, да? А больше ни о чем не говорили? – Госпожа Полночь подмигнула мистеру Гизу. – А кто же спасал бедняг, а? Или они их просто хоронили?

– Их… их лечил Хранитель.

– Что?! – Полночь расхохоталась, закинув голову. – Он здесь, Эдуард, ты был прав! Где, где он, мой мальчик? – быстро спросила госпожа, бешено глядя на мистера Гиза. – Где он?!

– Он был вместе с ними, в пещере. Желтой горы…

– А я чувствовал его однажды, я говорил вам, госпожа, – мягко сказал мистер Гиз. – Он опрометчиво поступил, что выскочил ночью на улицу.

– И кто же он, мальчик? Ты знаешь его, не так ли?

Тюльпинс закусил губы так сильно, что по подбородку его потекла струйка крови.

– Ну же! – Мистер Гиз ударил парня по лицу.

– М… мистер Дьяре, – выдохнул Тюльп.

– Ночь – мое царство. – Полночь распрямилась, и вид у нее был такой ликующий, что Эйви хотелось плакать. – Он еще пожалеет, что сунулся в мой город. Эдуард, отправляйся туда.

Волосы, словно раздутые порывом ветра, яркие фарфоровые гортензии у босых ног и чуть печальная улыбка из-за небольшой родинки – скульптура молодой женщины была так прекрасна и так знакома, что Эйверин присела на траву.

– Тюльп, – сдавленно позвала она, – иди сюда, пожалуйста, мне нехорошо.

Тюльпинс, поедавший в дальнем углу оранжереи спелые персики, мигом примчался, едва не опрокинув две огромные кадки с пальмами.

Эйверин молча указала на статую, и Тюльпинс удивленно раскрыл рот. Сок тут же начал стекать по подбородку, но парень, наплевав на все приличия, просто отер его рукавом.

– Зачем это ей? – Тюльп медленно обошел вокруг точной копии Дарины Кватерляйн. – Зачем П-п-полночь сделала это?

Эйверин подняла глаза на парня, чувствуя, что силы покидают ее.

– Тюльп, там еще три осталось. И все девушки. Сходишь со мной? Я просто…

– Боишься, что там может оказаться статуя с лицом твоей мамы? – мигом сообразил парень. – Ты ведь говорила, что в их историях было нечто схожее?..

Эйверин кивнула. Тюльпинс помог ей подняться на ноги, и они молча пошли дальше по аллейке. Одна из статуй застыла в стремительном танце, другая умиротворенно читала книгу, сидя на камне. Мимо них Эйверин прошла быстро, едва взглянув. У третьей Тюльпинс остановился сам: хрустальная птичка в ее руках сразу обо всем сказала. Эйви задрожала и медленно опустилась на колени. Она потянула ладонь вперед, но отдернула ее, чуть коснувшись гладкого мрамора.

Тюльп стащил одной рукой пиджак и протянул его Эйверин. Девочка повернулась к нему, глаза ее наполнились слезами – моргнет сейчас, и те потекут к подбородку, омывая щеки.

– Возьми, – шепнул Тюльпинс. – Будет вместо одеяла.

Эйверин улыбнулась краешком губ, легла на траву и накрыла лицо пиджаком. Ей казалось, что в ушах ее еще звенит последняя мамина колыбельная.

– Где ты была? – едва разнимая губы, пролепетала девочка. – Мама?.. Где ты была?..

Эйверин закрыла глаза, пытаясь уснуть. Пусть все эти годы окажутся долгим сном или страшной сказкой. Воздух должен пахнуть пирогами с ягодами, дедушка должен ждать их к обеду. Папа должен быть большим и сильным, а мама должна быть рядом…

Эйверин слышала, как Тюльпинс усаживается около нее.

– Она очень красивая.

– Да, спасибо.

Эйви сглотнула. Разве мог выразить мрамор шелк волос, разве могли мраморные глаза искриться счастьем, разве руки из холодного камня могли быть нежными? Скульптура невероятно искусной работы была лишь пародией на истинную красоту ее матери.

– Она специально нас здесь заперла. Заперла, чтобы т-ты увидела.

– Я поняла, Тюльп. Я уже это поняла.

– Н-н-не хочешь потанцевать? Она ведь с-сказала, что нам придется быть радостными завтра. Иначе…

– Иначе я не увижу маму. Я ее слышала, Тюльп. Я стояла рядом с тобой. Мистера Дьяре и ребят, наверное, уже нет в живых, да? – Эйверин обрадовалась тому, что лицо ее закрыто. Она не любила реветь при свидетелях. – Знаешь, а я так боялась Хранителя. Мне казалось, что он большой, злой и глупый. Казалось, что кто-то настолько могущественный не может быть добрым. Но мистер Дьяре… У него сердце большое, и он несчастный, как и все мы. Он настоящий, и я его совсем не боюсь. Она ведь и с ним расправилась, да?

– Хранитель на то и Хранитель, – фыркнул Тюльпинс. – Он наверняка что-то придумал.

– Глупо, что я его боялась…

– Знаешь, – судя по звукам, Тюльп тоже разлегся на траве, – а я боялся всего на свете. Боялся, что не так одеваюсь, боялся, что некрасиво говорю. Матери стыдился, боялся, что кто-то будет смеяться надо мной из-за того, что она пожилая и некрасивая… Боялся быть непохожим на других господ. Мне было страшно, что я опозорюсь на первом балу, понимаешь? До того, как все закрутилось, только о бале и думал. А сейчас все чувства исчезли. И мне так хочется, чтобы вернулся хотя бы этот страх. Ну, или боль, в конце концов. Мне кажется сейчас, что я… – Тюльп замолчал. Из груди его вырвался прерывистый вздох.

– Неживой? – догадалась Эйви.

– Да.

Эйверин скинула с лица пиджак и села. Она больше не хотела думать о маминой статуе, о предательстве отца. Ей нужно было отвлечься.

– Вставай. Пойдем танцевать.

– Не нужно. – Тюльпинс усмехнулся. – Ты ведь не любишь.

– Просто ненавижу, – подтвердила Эйви, вставая на ноги. – Давай, давай, увалень. Ты же не должен опозориться на своем первом балу, верно?

Тюльпинс поднялся, подергал рукой, примотанной к телу, и поджал губы.

– И ты думаешь, меня остановит то, что ты однорукий? Не смеши. – Эйверин улыбнулась и решительным жестом положила правую руку Тюльпинса к себе на талию.