Виктория Полечева - Тюльпинс, Эйверин и госпожа Полночь [litres]

– О, Эмили… – Полночь подошла к мистеру Гизу и положила ладонь на его плечо. – Он держал ради меня в страхе целый город. Знаешь, скольким смертям он виной, Эмили? Знаешь, скольких он сгубил? Так не очевиден ли здесь выбор, а? Милая наивная дочурка останется с тобой, а этот подлец сгинет. А, Эмили? Как тебе такой выбор?

Мистер Гиз задрожал, но лицо его просветлело.

– Я готов, Эмили. Ради вас… Ради вас я готов принять… принять смерть… – сквозь слезы сказал он.

– Да что здесь происходит?! – не выдержав, взвыл Тюльпинс.

– Маа-альчик, – Полночь подошла к парню, – до чего ж любознательным душкой ты вырос. Если я скажу тебе о Создателе, Мастере над всеми, ты хоть что-нибудь поймешь?

– Нынешний Хранитель имеет этот дар. Он может создавать жизнь из ничего и обращать ее в прах.

Полночь удовлетворенно хмыкнула.

– А еще Искра всегда избирает того, кто хоть немного обладает этим даром… Я отбирала жизни, подпитывая этим свой Осколок… Я дарила жизни, – Полночь медленно обернулась, оглядывая гостей, – но у меня не получалось создать полноценную жизнь из ничего…

– П-подождите… Выходит?..

– Они лишь статуи, Тюльпинс. Они – камень и холод. Полное отсутствие жизни.

– Что?! Вы превращали мою маму в статую?! – воскликнула Эйверин. – Так, значит, там… в оранжерее… Это была она?!

– Я не превращала твою мать в статую. Она ею была. Я не могу дать ей полноценную жизнь, потому что она никогда не была живой.

Эйверин сжала руками голову. Как такое возможно?! Как такое возможно!

– Но они… они все могут получить настоящую жизнь, а я – настоящее могущество. Стоит им только отказаться от самого дорогого, что у них есть. Например, потерять сына, отца, мужа, дочь – неважно. И я не шучу, это не моя прихоть. Только потеряв самое дорогое, только поняв цену боли, только оценив глубины собственной души и одиночества, человек может стать по-настоящему живым. «Живо лишь то, что кровит» – так любил говорить мой отец.

Я отпускала их. Давала жить столько, сколько они захотят, но предупреждала, что они должны явиться по первому моему зову. Я ждала… Ждала, пока у каждого не появлялось что-то по-настоящему ценное и важное. То, что разорвет их сердце на части, если исчезнет. Но забавнее всего было ждать чуть дольше и давать им выбор. Чтобы им хотелось быть живыми, понимаете? – Полночь печально улыбнулась. – Разве это не прекрасно? Разве я не великодушна?

– Эмили, п-пожалуйста. Я умру счастливым. Это будет мне искуплением, – просипел мистер Гиз. – Она заперла меня на долгие дни в оранжерее, рядом с тобой… Я больше не мог бороться. Я понял, что сойду с ума, если еще хоть раз не увижу тебя живой…

– Какой же ты глупый, Эд. – Мать отошла от Эйви и поцеловала мужа в лоб. – Мы должны вернуться к цветам и вновь стать теми, кем нас создали. Нельзя давать ей сил. Нельзя, чтобы она победила. – Эмили снова обернулась к дочери и запечатлела и на ее лбу холодный поцелуй. – Моя Птичка… Ты так похожа на меня, на своего отца… Ты такая красивая… Если бы я еще могла вспомнить, как сильно я тебя любила. – Эмили грустно улыбнулась. Лицо ее оставалось отчужденным. – Ты ошибаешься, Лэйн, – бесцветным голосом произнесла она. – Нам уже ничем нельзя сделать больно. Твои попытки останутся безуспешными. Ты никогда не вернешься домой. Я готова. Дада, Залли, мистер Корнеби, Амли, идете?

Остальные гости, с чьих лиц были сняты черные маски, стали обнимать родных еще крепче, прощаясь. Эйви хотелось закричать, кинуться следом, но сил ее хватило только на то, чтобы прижаться к одной из стен и слушать удаляющиеся шаги. Спустя пару минут девочка увидела в окно, как ее мать и ее спутники скрываются за дверью оранжереи.

Эйверин вновь опустилась на колени напротив отца. Он рыдал, протянув руки в сторону дверей. Он выглядел таким жалким, что Эйви стало противно. Она со злостью взглянула на Полночь, понимая, что бороться с ней не в силах.

– Что ты так дико смотришь на меня, милая? Я дала тебе жизнь, неужели ты не поняла этого?

Эйверин не ответила. Она резко обернулась к отцу, с тревогой всматриваясь в его лицо. Мистер Гиз, словно не осознавая уже, что происходит, обнял себя руками за плечи и стал раскачиваться вперед-назад. Из его невнятного бормотания Эйви едва разобрала лишь одно слово: «Верни. Верни. Верни. Верни». Спина отца изогнулась, колени он прижал к подбородку, бледные пальцы по-прежнему изо всех сил стискивали плечи. Мистер Гиз продолжал сжиматься, превращаясь из человека в комок самой боли.

Вдруг во дворе особняка раздался оглушительный грохот и звон битого стекла. Полночь вскрикнула.

Мистер Элнеби, запыхавшись, влетел в зал и закричал:

– Оранжерея!

Внезапно стало темно. Послышались озадаченные восклицания гостей из соседнего зала, но все, кто остался с Полуночью, молчали.

Только стоны мистера Гиза и страшный скрежет, будто он ногтями царапал камень, нарушали тишину.

– Верни ее! – пророкотало под потолком. – Верни ее! ВЕРНИ!

Эйверин вскочила – под ее ногами вдруг оказался зыбкий песок, утягивающий в свои пучины. Она рванулась в сторону. Послышались крики и вновь звон стекла. Кажется, распахнулась парадная дверь.

– ВЕРНИ ЕЕ! ВЕРНИ!

Мимо Эйверин что-то пронеслось, она вздохнула, вскинув руки. Дышать становилось тяжелее.

– Папа?! – позвала Эйви, пытаясь перекричать громоподобное «ВЕРНИ! ВЕРНИ! ВЕРНИ!».

Внезапно стало светло, и Эйверин заверещала от ужаса: все, кто был в зале, с силой вжимались в стены. Почти по центру, на полу, сидел на коленях ее отец. Сжав голову руками, он мерно раскачивался. Губы его были неподвижны, но, кажется, над всем Сорок Восьмым грохотало оглушающее «ВЕРНИ! ВЕРНИ! ВЕРНИ!». А вокруг него калейдоскопом мелькали осколки разноцветного стекла, ветви деревьев, лепестки цветов, мертвые бабочки, перья птиц – все то, что осталось от оранжереи госпожи Полуночи.

– Эдуард! – Полночь страшно расхохоталась, чуть отходя от стены. – Ты понимаешь, что убил ее?! Она уже была там! Ты уничтожил часть Лейнима с этой оранжереей, ты уничтожил и свою жену!

Осколки, словно живые, мигом остановились. Они зависли в воздухе, на них играли блики света. Перья, лепестки и прочая мелочь медленно осаживались на пол.

– Но я верну ее, Эдуард, я смогу вернуть ее, – мягко заворковала Полночь, доставая из волос острую заколку и все ближе подходя к отцу Эйви.

Девочка видела, как колдунья напряжена: жилы на ее шее натянулись, ноздри взволнованно раздувались.

Мистер Гиз застыл, уткнувшись лбом в пол. До Эйви еще доносилось его невнятное «Верни. Верни. Верни». Она еще не осознала, что значат роковые слова Полуночи.

Полночь подошла ближе, аккуратно лавируя между осколками. Она занесла руку над шеей мистера Гиза, но Эйверин, толком и не осознавая, что делает, в два прыжка оказалась рядом с отцом. Она накрыла его своим телом, понимая, что он безумен. Она накрыла его своим телом, понимая, что он убийца. Она накрыла его своим телом, потому что иначе не смогла.