Эльс Бэйртен - Беги и живи [litres]

За ней шел Маттиа. На нем был черный костюм, как и на наших отцах. Но смотрела я на него не из-за костюма. Костюм я уже видела, только что. И что у него что-то с волосами, тоже успела заметить. И вдруг я поняла. Исчезли его кудри. И я сразу сделала открытие: у него уши торчат. Я продолжала смотреть, пока он не сел на свое место. Почти слышала свои мысли вслух, что он мне нравится и такой.

Тут меня сильно толкнули в бок.

– Хватит так таращиться, – прошептала мама. – И закрой рот, это некрасиво.

Я чувствовала на себе взгляд мамы и одновременно взгляды всех людей в церкви. Я залилась краской и почувствовала, что начинаю потеть. Так что я опустила голову и стала рассматривать карточку в своих руках.

На ней была фотография Линды. Черно-белая фотография, только лицо. На ней было не видно, что Линда толстая. «Скорбим по нашей дочери и милой сестре», – было написано под фотографией. И ниже текст, полный лжи, что она всегда была и останется их любимицей.

Зачем они написали это о Линде? Все-таки любили ее? Почему же Линда об этом не знала?

Я вспомнила о кольце настроения, которое сейчас носила ее сестра. Это был мой подарок Линде, а на руке этой противной гадины ему было не место.

Все встали. Вдруг вся церковь запахла ладаном. Я глубоко втянула в себя воздух, потому что любила этот запах. Он напоминал мне запах сирени, которую мама каждую весну приносила в дом. Этот запах проникал в одежду, в нос и в легкие, и поэтому от него начинало слегка мутить, и одновременно хотелось, чтобы он не выветривался никогда.

Можно ли хотеть чего-то так сильно, что от этого начинает мутить?

– Меня тошнит, – сказала я маме.

– Не сейчас, Нор.

– Честно, – сказала я.

Судя по всему, папа тоже меня услышал, потому что он схватил меня за руку и встал.

– Пойдем, – коротко сказал он. И еще: – Только не вздумай.

Мы шли по центральному проходу к выходу из церкви. В портале толпились люди.

– Отойдите, – сказал папа, ни к кому не обращаясь, и добавил: – Пожалуйста.

Толпа медленно расступилась.

– Терпи, – сказал мне папа. И еще раз: – Не вздумай.

Я зажала свободной рукой рот и плотно сомкнула губы. Другую руку стиснул папа. Во рту везде было кисло. Я чувствовала, как слюни становятся рвотой, как желудок короткими толчками прижимается к легким. Я хотела сказать папе, что больше не могу, но знала, что рот открывать нельзя. Слезы текли по щекам. И тут я увидела свет. Мы вышли на улицу. С обеих сторон церковных ворот тоже стояли люди. Казалось, тут собралась вся деревня. Папа бегом тянул меня за собой, мимо людей, через улицу, на ту сторону, где луг.

– Давай, – услышала я папины слова, но я их уже не дождалась.

Все закончилось довольно быстро. Когда вроде бы все уже вышло, лучше мне не стало.

– Ну как, ничего? – ласково спросил папа.

Я только кивнула.

– Ты молодец, – сказал папа. – Я тобой горжусь.

Он взял большой белый платок, сначала вытер мне глаза, а потом рот. Он вытирал медленно и основательно, не забыл уголки рта и подбородок.

– Хочешь мятную конфетку? – спросил он. – Во рту будет не так противно.

Я опять кивнула.

Себе он тоже взял конфетку.

– Все уже выходят из церкви, – сказал он.

– Мы пойдем домой? – спросила я.

– Нельзя оставлять маму одну.

Он взял меня за руку. Мы перешли улицу, подошли к толпе людей у церкви и остановились в первых рядах. У нас больше прав на Линду, подумала я. Нам не нужно толкаться сзади.

– Давайте не пойдем на кладбище, – сказал папа маме, когда мы опять были втроем.

– Да, – сказала мама. – Давайте не пойдем. Тебе уже лучше, Нор?

Я кивнула еще раз.

Машину папа оставил дома.

– Нам будет полезно прогуляться до дому, – сказал он тогда. Так что теперь мы так и шли: мама со стороны домов, папа со стороны дороги, а я посередине, держа их за руки.

– У тебя еще остались те мятные конфетки?

– От них лучше, да? – спросил папа.

– От них лучше, – ответила я.

У следующего пункта питания я на полсекунды задерживаюсь. Кто-то говорит:

– Уже тридцать семь километров.

Как будто я сама не знаю. Какая-то женщина говорит:

– Держи стакан, тебе надо попить.

Не останавливаясь, я делаю глоток, остальное выливаю себе на голову. Она бежит теперь рядом со мной. Я чувствую воду у себя на лице и шее, вода смешивается с потом и стекает по спине и груди вниз.

– Я устала, – говорю я.

Вот уж этого я точно не собиралась говорить, но говорю. Готова стукнуть себя за это.

Та женщина так и бежит рядом.

– Давай, – тихо говорит она. – У тебя получится.

Я киваю.

Началось. Самый тяжелый отрезок марафона. Я с самого начала знала, что когда-то он наступит. Я хорошо изучила свою гору. Графиками ее не покорить, теперь это ясно. Единственное, что остается, – подняться на нее.

Мне говорили, что ближе к концу я почувствую себя опустошенной. Это не так. То, что у меня внутри, – не пустота. Мозг работает на всю катушку, мысли клубятся. Тело не хочет двигаться вперед, но голова говорит: надо. Если я остановлюсь, то и в следующий раз могу остановиться. Хотя, конечно, сейчас, в этот момент, ни один волос на моей голове не верит, что я еще когда-нибудь побегу марафон.

И тут я вижу ее. Первая бегунья, которую я встречаю. Она передо мной, пока еще вдалеке, но расстояние все уменьшается. Наверное, она быстро стартовала. Слишком быстро? Еще два метра, и я с ней поравняюсь. Она сначала пугается, а потом улыбается. Поднимает вверх большой палец. Она старше меня лет на десять, не меньше, и выглядит очень усталой.

– Больше не могу, – вздыхает она.

– Не сдавайся, – тяжело дыша, говорю я.

Я остаюсь рядом с ней. Она знаками показывает мне бежать вперед. Я мотаю головой. Мне не надо побеждать, и я все равно не могу бежать быстрее.

– Беги, – выговаривает она. – Покажи им, на что мы способны.

– Ты тоже, – выговариваю я в ответ. – Не сдавайся.

Она кивает.

Я не понимаю, откуда берутся эти слова. Потому что дыхания нет даже на то, чтобы бежать, какие там разговоры. Я поднимаю руку вверх и обгоняю ее.

Я засаживаю в большой палец ноготь указательного, он так глубоко впивается в кожу, что проступает кровь. Еще пять километров. Фокус с ногтем помогает. Боль в колене и в бедрах ослабевает, она поднимается к большому пальцу. С такой болью я справлюсь. Осталось меньше пяти километров.

Рози подарили собачку. Маленькое незатейливое существо, с которым надо было гулять – в любую погоду. Возвращаясь со своих кругов, я часто встречала их, Рози и Джонни, так его назвали.

– Мой парень подарил, – объяснила она в первый раз, когда мы встретились. – Ханс. Чтобы я не скучала одна, пока его нет.

Мне казалось, что между человеком и собакой большая разница, да и Джонни был скорее похож на курицу-бентамку, чем на собаку. Но Рози выглядела довольной.