Борис Камов - Сумка Гайдара

И вдруг, решительно утерев слезы, схватила с вешалки пальто, теплый шерстяной платок. И побежала сквозь тьму за полтора десятка километров — в Лепляву.

Но у Лены не было тех выкладок, которые сделал педантичный майор. И девушка не знала, что опаздывает.

А первопричина всего затеянного переполоха — Глазастый стоял на краю села в посадках и с шумом вдыхал воздух. Так обреченно дышат коровы, если они уже догадались, что им сейчас влепят обухом между рогов.

Глазастый выбрал удобное для наблюдения место неподалеку от своего дома. Отсюда он видел насыпь и казарму, со стороны которых вечером появились партизаны, и перед ним простиралась дорога. Если смотреть влево, то она вела в Лепляву. Отсюда он ждал теперь пятерых. А справа — из Гельмязева — должны были появиться, по его расчетам, немцы.

Сам же при этом он стоял, тесно прижавшись к толстой сосне, чтоб его было трудно разглядеть.

Получив приказ встретить солдат и показать тропу, Глазастый забежал домой переодеться. В четвертом часу утра он был в ратиновом, до пят, пальто с чужого плеча, ботинках с новыми галошами и широкополой шляпе — из разграбленного сельпо. Глазастому хотелось прилично выглядеть: все-таки он встречал иностранцев.

Но и в ратиновом пальто поверх лоснящегося ватника Глазастого била дрожь. Майор приказал:

— Если пятеро появятся раньше солдат, пусть секретный агент идет за ними следом.

А Глазастый с детства был косолап. Стоя за деревьями, полицай представлял: вот он крадется за теми пятерыми, старается ступать в резиновых галошах неслышно, мягко, а нога задевает за корень или раздавливает сухой сучок. И словно все уже случилось наяву, Глазастый ощутил, как револьверная пуля с тупым, спиленным концом, испортив новое пальто и суконные брюки, остро и больно разрывает кожу и входит в его мягкий, нежный округлый живот. То, что у револьверной пули спилен конец, он находил особенно жестоким.

Глазастый замер. Он услышал мягкий перестук тележных колес. Подводы остановились в отдалении. Чьи они?.. Откуда?.. Перестав дышать, полицай вслушивался. И различил крадущиеся шаги.

Ступали трое или четверо. Они приближались справа, откуда Глазастый ждал немцев. Но немцев так мало быть не могло. Значит, крались партизаны. Видимо, они перехватили германцев. И подлецы солдаты от страха рассказали про ловушку. И теперь партизаны шли за ним, за Глазастым.

Новые галоши на малиновой подкладке приклеились к земле. Глазастый наперед ощутил, как в рот ему входит матерчатый кляп — чтоб не орал, на голову набрасывают пыльный мешок из-под муки, а шею стягивает умело намыленная веревка.

Шаги приближались. Туман мешал что-либо разглядеть. Глазастый заметил только три или четыре темных движущихся пятна. Ужас его сделался безмерен. Машинально скинув галоши, он присел, готовый прыгнуть в сторону и запетлять между деревьями.

И тут он различил тяжелые шлемы. Отлитые на заводах Круппа, они отчасти сохраняли форму шлемов тевтонских рыцарей, битых на Чудском озере Александром Невским.

Но Глазастый не знал родной истории — ведь историю нельзя было налить в граненый стакан; ею нельзя было закусить. Историю нельзя было натянуть на себя вместо пиджака или фуфайки.

Чувствуя, как от небывалой радости мелко-мелко задрожали ноги, Глазастый, ошалело улыбаясь, поплыл навстречу тевтонским шлемам. И пять автоматов системы «шмайссер» нацелились ему прямо в живот.

Если бы не приказ: «Только живьем!» — пять автоматов разорвали бы Глазастому все внутренности: солдаты — тоже со страху — приняли полицая за партизана.

Поняв, как он близок к смерти, Глазастый выкрикнул — шепотом — единственное немецкое слово, которое знал:

— Я нихт партизан!

Цепь замкнулась в последний раз.

Солдатам роты полевой жандармерии нельзя было отказать в проворстве и выучке. Схватив с телег пулеметы, коробки с лентами и гранатами, они без единого звука взбежали на высокую песчаную насыпь и спустились на другую сторону железной дороги.

Предатель жестами объяснил, откуда партизаны шли и с какой стороны их следует ждать обратно. Обер-лейтенант, обрадованный тем, что пятеро еще не появлялись, побоялся ошибиться. Достав разговорник и трехцветный фонарь с маскировочным козырьком, офицер отыскал нужное слово:

— Покажи... — И, быстро пошевелив длинными тонкими пальцами музыканта, уточнил: — Ногами.

Глазастый, довольный налаженным взаимопониманием, пробежал в своих новых галошах от тропинки на полотно мимо похожей на скворечник будки обходчика. И после этого, согнувшись, будто на спине его мешок, проделал тот же путь в обратном направлении.

Обер-лейтенант произнес «Гут!» и поставил один пулемет в кустах, слева от тропинки, на которую должны были вернуться партизаны и откуда лучше всего просматривалась и простреливалась будка. И разместил вдоль той же тропы ровно десять солдат — по двое на каждого партизана.

А другая часть взвода, со вторым пулеметом, расположилась уже в глубине молодого леса — на случай, если партизаны прорвутся или обойдут тропинку.

Гитлеровцы замаскировались, замерли и со всеми приготовлениями опередили партизан максимум на пятнадцать минут.

Партизаны миновали хату Степанцов. Возле огороженной штакетником сельрады повернули налево. Исполосованная тележными колесами дорога вела отсюда в сторону казармы. Пятеро шли по ней вчера и намеревались вернуться сегодня.

Если бы они опять выбрали этот путь, то, без всякого сомнения, заметили бы подводы возле казармы. Несколько повозок в пустынной части села, где редко бывало больше одной, — это не могло не насторожить.

Но утомление вынуждало искать маршрут покороче. И пятеро свернули на огороды. Неровное поле с засохшей картофельной ботвой было открыто со всех сторон. Партизаны прибавили шагу. Возле ржавеющего в бездействии семафора они торопливо вскарабкались на рельсы и спустились на другую сторону железной дороги.

До будки обходчика оставалось метров четыреста. Насыпь высокой стеной теперь отгораживала пятерых от Леплявы. И партизанам показалось, что все опасности позади...

Тем временем операция «Капкан» продолжала стремительно рассекречиваться.

Когда солдаты волочили через насыпь пулеметы, их увидел колхозник Опанас Максимович Касич. От оккупантов Касич ничего хорошего не ждал. Обнаружив приготовления солдат, старик встревоженно сказал жене: