Борис Камов - Сумка Гайдара

— Бабо, ховай детей! Бо що-то зараз буде...

Заметь Касич партизан, когда они проходили в двадцати — тридцати метрах от его дома, он мог бы их предупредить. В его характере сохранилась отчаянность. Но пятерых от Касича заслонила все та же насыпь.

В беседе со мной Опанас Максимович сказал:

— И невдомек мне было, что каты эти шукают партизан, а партизаны в цей же час идут прямо им в руки — и с ними Гайдар. Знать бы, что там Гайдар, что идет он зараз с теми хлопцами, я бы выбежал на эту насыпь и крикнул що есть духу: «Аркаша, беги по-пид стежкою!..» Хиба ж я знал?!

...Через несколько минут после того, как солдат приметил Опанас Максимович Касич, из казармы вышел путевой обходчик Игнат Терентьевич Сорокопуд. Жена послала его за водой. К своему величайшему удивлению, Сорокопуд обнаружил возле колодца подводу. Обходчик спросил возчика:

— Що це за пидвода?

— Так мы же, — ответил возчик, — с Хоцек.

— А чего?

— Немцы с пулеметами приихалы сюда. Выгналы нас пидводою.

— И много пидвод?

— Да ни, всего пять.

— Де же нимцы?

Кажись, пишлы вон туда, робют засаду. — И показал на лес за насыпью.

Сорокопуд ощутил, что в свежем утреннем воздухе запахло смертью. И поспешил уйти с открытого пространства.

* * *

Удача в эту длинную, тихую ночь, наполненную зловещими приготовлениями, сопутствовала убийцам.

Из осторожности, а также из-за суеверия майор умолчал по телефону о том, что к утру прибудет с подкреплением в Лепляву сам и тогда без задержки начнет вторую часть операции «Капкан» окончательное уничтожение партизанского отряда.

Все было точно рассчитано.

Солдаты, которые притаились под деревьями на холодной земле возле самой тропы, должны были, проявляя выдержку, дождаться, пока русские углубятся по тропинке в лес, затем оглушить их, хватить, вязать, тут же с помощью нашатырного спирта привести пленных в чувство и передать обер-лейтенанту.

Командир жандармской роты был обязан, не теряя времени, с помощью карманного разговорника допросить задержанных, то есть выяснить и отметить на карте, где находится новый лагерь партизан.

После этого пленных, всех, кроме одного (нужен проводник), следовало бесшумно ликвидировать холодным оружием.

Лишь в том единственном случае, если бы русские проявили нежелательное упорство, обер-лейтенанту велено было доставить их в Золотоношу. Предполагалось, что в городе Золотоноше беседа пойдет гораздо живей, в полном соответствии с красочными таблицами, где ученейшие фашистские медики аккуратно обозначили разноцветными кружочками самые чувствительные точки на человеческом теле.

Ежась от холода под деревьями, солдаты не спускали глаз с железнодорожного полотна и темнеющей возле самых шпал будки. Ориентир — будка — был тем более удобен, что к утру над землей повис редкий туман, который маскировал тех, кто сидел в засаде, но ухудшал видимость. А здесь уже точно было известно, откуда появятся русские.

На гребне высокой насыпи, на фоне тускло-серого, уже светлеющего неба, пятеро должны были предстать отчетливыми, как в учебном тире, черными контурами.

...А тяжелые, усталые шаги послышались совсем с другой стороны. Партизаны двигались слева, узким проселком между насыпью и кустарником. И их совсем не было видно. Это встревожило обер-лейтенанта: «Что, если идут совсем другие люди?.. Мы их сейчас возьмем, а партизаны ускользнут?..»

Но вот из-за большого черного куста появилась фигура человека. Клочья тумана мешали разглядеть подробности. Было впечатление, что человек с большим горбом — скорей всего, на его спине мешок.

Следом за ним появились второй, третий... Обер-лейтенант насчитал — пятеро...

Путники вроде направлялись к тропе, но план уже терял свою жесткость. И рукой в перчатке — на всякий случай — обер-лейтенант подал знак, и пулеметчик развернул пулемет. Пятеро отлично гляделись в прорезь прицела. Пулеметчик профессионально отметил: двигались они устало. Следовательно, реакция у них понижена. Их можно было бы сейчас скосить одной очередью. Но майор приказал:

— Брать только живьем. Нужны «языки», а не трупы.

Но что это?! Позабыв на миг осторожность, командир жандармской роты даже приподнял голову. Один из русских — высокий, который шел первым, — что-то сказал остальным, и партизаны, не думая идти к тропе, свернули вправо.

«Лесом?! — испугался и удивился обер-лейтенант. — Они собираются идти лесом? Но ведь есть приказ майора!»

Пятерым приказ известен не был. Они остановились у первого ряда сосен, кинули на землю тяжелые мешки и устроили привал.

Партизаны расположились, прячась от ветра, между соснами. И деревья отгородили их от жандармов. В засаде началась молчаливая паника.

«Отдыхают? — спрашивал себя обер-лейтенант. — Ждут других? Но какие могут быть другие, если майор сказал — их только пятеро».

До засады долетел резкий, повторяющийся звук, словно железом били по камню. Это чиркало кресало по кремню. Обер-лейтенант различил затлевший между деревьями огонек. Ветер донес крепкий самосадный дымок.

«Но ведь скоро уже будет светло», — нервничал обер-лейтенант.

А партизаны наслаждались покоем. Оставался последний бросок. Пять километров — можно не спешить. В этой части деревни редко кто появляется. Особенно в такую рань.

Обер-лейтенант неожиданно вздрогнул. Из углубления между деревьями появился тот самый партизан, который шел первым. Он что-то произнес, обращаясь к товарищам. Звякнуло пустое ведро. И партизан — один, без мешка — направился к тропе.

Быстро светало. Туман теперь висел в воздухе не стенкой, а разорванными полосами. И командир жандармской роты быстро, наблюдательно отмечал: высокий, очень сильные плечи. Легкий шаг спортсмена — привык много ходить? Шинель коротка. Голенища сапог коротки. Меховая шапка — рыжая — держится на самой макушке. Карманы оттопырены. Гранаты? На боку матерчатая сумка. Противогаз? Но зачем в лесу противогаз? В ней что-то другое... Тоже гранаты?

Беззаботно поддев дужку цинкового ведра мизинцем, русский веселым прогулочным шагом приближался к тропе. И теперь, с расстояния десяти—пятнадцати метров, обер-лейтенант без труда рассмотрел, что русский не просто широкоплеч и высок — это настоящий богатырь.

И обер-лейтенант, которого, пока он не стал офицером, часто и охотно били, испытал восхищение и много раз пережитый, как в детстве, страх.

Но все наблюдения и переживания заняли буквально доли секунды. А главное — командир жандармской роты тут же внес коррективы: высокого — тем более он, кажется, командир — живьем. Остальных из пулемета. И, жестом отделив высокого, дал знать о своих намерениях пулеметчику. Тот кивнул — он любил ошеломляющую и красивую стрельбу