Борис Камов - Сумка Гайдара

И он впился взором в этого могучего партизана в смешной короткой шинели, готовясь удостовериться по едва приметному кивку, покорно опущенным плечам или иному движению, что русский принял его условия...

...Оборачиваясь, Гайдар уже знал, что означает внезапный звук. Теперь, с возвышения, он сразу увидел, что солдаты распластались метрах в двадцати пяти от него, возле самой тропы. И внутри все сжалось от мысли, что на гребне насыпи он отчетливо виден со всех сторон и до обидного беззащитен.

Мысль заработала с непостижимой быстротой. Счет времени пошел на тысячные доли секунды.

Прежде всего, увидев направленный на себя пулемет, ствол которого нахально и безнаказанно торчал из реденького куста, Аркадий Петрович могучим усилием воли не позволил себе отпрыгнуть в сторону или побежать, а заставил себя замереть в той неудобной позе, в которой он оказался, обернувшись.

В науке воевать, как и в математике, существует свой язык символов. И то, что гитлеровцы притаились у единственной тропы на Прохоровку, а, увидев пятерых, не открыли огня, со всей очевидностью выдавало их план схватить партизан живьем.

Нечаянно обнаружив себя, немцы обрекали операцию на провал. Привычно подумав за противника, Гайдар понял: гитлеровцы готовы сейчас любой ценой исправить оплошность.

Так ему сделался доступен план обер-лейтенанта.

В кустах возле тропы ждали.

Инициатива на короткий срок переходила к Гайдару.

Ему открылась возможность принять любое решение, но только одно.

Аркадий Петрович много раз видел свою смерть — на той войне и на этой, но еще никогда его собственная судьба и жизнь других не зависели от малейшего его движения.

Замерев под дулом крупнокалиберного пулемета, которое — он ощущал это физически — смотрело ему прямо в грудь, и тем самым даря гитлеровцам надежду согласиться на молчаливое предложение, Гайдар на самом деле в оставшиеся ему доли секунды стремительно перебирал варианты...

Еще не поздно перемахнуть через насыпь. Шанс уйти невелик. Это ясно. И все-таки шанс этот есть. Есть! И весь прошлый опыт подсказывает ему, что не бывает таких ситуаций, когда рисковый человек может сказать себе: «Все. Кончено».

Но прыгнуть в сторону, умело уйти от наведенных на него стволов — значило бросить на произвол судьбы товарищей. И этот вариант сразу отпал.

Оставалось пойти на хитрость: сделать вид, что он ничего не заметил, неторопливо повернуться, уйти за насыпь — и дать сигнал оттуда.

Но здесь был риск опоздать.

— Ребята, немцы! — крикнул Гайдар.

Напряженный палец провинившегося пулеметчика чуть дожал спусковую скобу. Тугая очередь разорвала воздух. Партизан покачнулся, но продолжал стоять. Он был четко виден на фоне светлеющего неба.

Внезапно перед кустами возле тропы разорвались гранаты. Их бросили те четверо, что сидели под соснами. Обер-лейтенант и солдаты уткнулись в землю. Когда грохот смолк, под соснами, где устроили привал партизаны, лежали только брошенные мешки.

Партизан лежал под насыпью лицом в песок. На спине его темнело небольшое пятно: пуля прошла навылет. Рыжая шапка свалилась с головы и лежала рядом. Ветер шевелил светлые, давно не стриженные волосы. Казалось, родная незримая рука прощалась с убитым.

Операция «Капкан» сорвалась. Приказ — «Только живьем, нужны «языки», а не трупы!» — не был выполнен ни в одном своем пункте. Допрашивать особыми методами было некого. Местонахождение нового лагеря осталось неизвестным.

Звонок Глазастого поднял с постели, оторвал от пиршественного стола сотни убийц на стокилометровом пространстве. И всю эту армаду остановил один человек.

Когда стрельба закончилась, из казармы вышел путевой обходчик Игнат Сорокопуд — тот самый, к которому направлялся Аркадий Петрович.

— Ком! Ком! — поманил его долговязый солдат. И добавил по-русски: — Человек. Хоронить.

Издали обходчику показалось, что убитый ему знаком, но Сорокопуд притворился, будто случившееся несчастье его не интересует и он озабочен только тем, чтобы поскорее выкопать могилу.

Сорокопуд поднялся на ту же насыпь, распахнул створки будки для инструментов, которая стояла возле самых рельсов, и, вытащив груду лопат, стал выбирать, какая поострей.

Лопатами давно никто не пользовался, они начали ржаветь, и, отбрасывая с лязгом после осмотра одну за другой, обходчик исподволь наблюдал с возвышения, что происходит возле убитого.

Сорокопуд видел, как подавленный неудачею молодой офицер подошел к подножию насыпи, где возле поверженного партизана толпились молчаливые солдаты. Они робко, даже с опаской смотрели на мертвого...

Обер-лейтенант понимал: отчаянный поступок русского произвел на его роту глубокое впечатление. Солдат следовало поскорее увести, но сперва предстояло покончить с формальностями. И обер-лейтенант распорядился обыскать убитого.

Привычный к таким вещам пулеметчик извлек из шинели русского парабеллум, обоймы к нему, четыре гранаты, а из карманов гимнастерки — две книжечки в сафьяновых обложках с золотым тиснением.

«Комсомольская правда», прочитал обер-лейтенант на обложке одной. «Союз писателей СССР» — было написано на другой. И офицер удивленно произнес:

— О-о!

Раскрыв оба удостоверения, командир жандармской роты увидел фотоснимки убитого. Партизан смотрел с глянцевитых квадратиков бумаги проницательно и насмешливо. И офицер отвел глаза.

Тем временем пулеметчик уже протягивал испачканную землей и зачерненную сажей костров брезентовую сумку из-под противогаза. Обер-лейтенант был брезглив. Он показал нетерпеливым жестом, чтобы сумку ему распахнули. И рукой в серой замшевой перчатке вынул и повертел толстую тетрадь в грубом, изгибающемся коленкоровом переплете.

«Тоже вел записи», — самодовольно подумал обер-лейтенант, вспомнив свой блокнот.

Держа тетрадь на раскрытой ладони, он пролистнул ее, но записи были сделаны карандашом, к тому же очень мелким почерком. Офицер ни слова не смог прочесть. И распорядился сберечь тетрадку, чтобы передать ее в разведотдел штаба.

Пулеметчик запихнул тетрадку в карман своей шинели, а сумку отбросил в сторону: кроме нескольких ломтиков сала, в ней больше ничего не было. И опять присел возле убитого.

Дело в том, что, обыскивая партизана, пулеметчик нащупал ладанку. Богатый опыт в обшаривании трупов подсказал ему, что ладанка могла быть и золотой. Но под гимнастеркой оказался привинченный к нижней рубашке советский орден. И солдат торопливо его открепил.

Орден был из настоящего массивного серебра с позолотой. На нем в обрамлении знамен были изображены рабочий и крестьянка, которые грациозно и гордо несли над головой серп и молот.