Борис Камов - Сумка Гайдара

И вот когда солдаты по обеим сторонам тропы изготовились к прыжку, а пулеметчик отыскал глазом ту щелочку между деревьями, которая позволила бы ему уложить остальных одной очередью, высокий с ведром, во второй раз не дойдя до тропы, снова повернул — теперь уже к насыпи.

«Идет к колодцу, — повеселел обер-лейтенант. — Значит, он тут же вернется. Они напьются воды и пойдут, наконец, к тропе. Куда же им еще деваться? И все произойдет по плану номер один. Правда, с небольшой задержкой. Это, конечно, нервирует и утомляет солдат, но пока все в рамках...»

Приподняв и опустив плечи, обер-лейтенант сбросил излишнее мышечное напряжение. Перевел дух. И ощутил, как от ужаса у него остановилось сердце.

«Подводы!.. Я забыл отогнать подводы».

Это был полный провал. В спецшколе их учили: даже выдающиеся разведчики чаще всего сгорают из-за небрежности в мелочах. А двадцатилетний жандарм мечтал служить в военной разведке — абвере, — у адмирала Канариса.

Впопыхах брошенные подводы оказались непростительной ошибкой обер-лейтенанта. Партизаны дважды на обратном пути имели возможность заметить телеги: если бы, выйдя из леса, направились в обход деревни слева; или если бы не свернули на картофельное поле, а дошли до казармы по шоссе...

И вот судьба в третий раз выводила Гайдара к подводам.

Аркадий Петрович шел не к колодцу. Он направлялся за картошкой к путевому обходчику Игнату Сорокопуду, с которым был хорошо знаком.

Хлеб в лагере еще оставался, а всю картошку доели накануне, в лесу достать ее было негде — нужно снова тащиться в село. А Сорокопуд рядом.

Проходя неподалеку от обер-лейтенанта и солдат, Аркадий Петрович даже не взглянул на тропу и не заметил засады.

В руке его тихо поскрипывало ведро. Правый карман шинели оттягивал парабеллум и обоймы. Левый — гранаты-лимонки, которые он ценил еще с гражданской за компактность и заключенную в стальной оболочке мощь.

Земля с пожухлой травой и опавшими листьями, сосны, оголившиеся кусты — все было прикрыто зыбкой кисеей тумана. Казалось, в воздухе висит очень мелкий, не падающий снег. Чтобы различить жандармов, которые, задержав дыхание, распластались на земле, нужно было знать, что они тут, и попытаться разглядеть их сквозь туман...

Гайдар не знал, а многодневная усталость и еще одна ночь без сна приглушили всегдашнюю обостренность чувств.

По осыпающемуся скату Аркадий Петрович взобрался на насыпь, ступил на шпалы. Ему оставалось перешагнуть через рельсы (тут была одна колея) и спуститься по деревянной лестнице с разболтанными перилами к дому обходчика. Здесь, у правого крыла кирпичной казармы, стояли те самые подводы, которые обер-лейтенант добыл для успешного осуществления операции «Капкан» и которые обрекали теперь всю экспедицию на провал.

Провал этот означал конец карьеры обер-лейтенанта, кучу неприятностей для майора, не говоря уже о полицаях.

...Итак, Аркадию Петровичу оставалось перешагнуть через рельсы и обнаружить подводы. Он бы, конечно, подошел к возчикам спросить, откуда они и зачем. А возчики, с тем же простодушием, с каким они рассказали о засаде Сорокопуду, сообщили бы о ней и Гайдару...

Как поступил бы Аркадий Петрович?

Ударил бы, не теряя времени, в воздух из револьвера? Или, сбросив рыжую, слишком приметную ушанку, заполз бы обратно на полотно, цепко оглядел бы все пространство возле тропы, различил бы сквозь оседающий туман солдат и запустил бы в них одну за другой все «лимонки», сколько их было у него в карманах? А у «лимонки», писал Аркадий Петрович в очерке «Мост», «огонь яркий, звук резкий, который немец не помрет, то все равно от страха обалдеет».

В Прохоровском лесу Аркадий Петрович и четверо его товарищей появились бы уже поздно вечером. Разумеется, без всяких мешков с припасами. И снялись бы со стоянки, не теряя ни часа.

А дальше, думается, все развивалось бы по проекту, который уже во многих подробностях был продуман Аркадием Петровичем: новая база где-нибудь в Черниговских лесах... Большое партизанское соединение, построенное по армейскому образцу... Надежная связь с Центром...

И Гайдару пригодился бы его давний опыт командира гражданской войны.

Но случилось неожиданное для обеих сторон.

Когда обер-лейтенант, помертвев от мысли, что операция провалилась, машинально продолжал следить за Гайдаром, а Гайдар, не подозревая, что откроется ему через минуту возле казармы, спокойно и уверенно взбирался на полотно, пулеметчик, продолжая держать его на мушке и медленно разворачивая ствол, нечаянно задел прикладом запасной магазин.

Железо звякнуло о железо.

Гайдар стремительно обернулся.

Офицер вдавил пальцы в плечо пулеметчика, чтобы тот не выстрелил.

...Обер-лейтенант был молод, но душевно многоопытен. Однажды — еще в чине лейтенанта — он вынул дома из почтового ящика мятый конверт без марки и штемпелей. Адрес на нем был выведен не твердым, как раньше, а уже дрожащим почерком отца.

Слезы навернулись на глаза будущего обер-лейтенанта.

«Тяжко, наверное, им пришлось», — с болью и нежностью подумал он о родителях.

И отнес нераспечатанный конверт своему командиру, потому что еще в гитлерюгенде его учили: «Каждый отвечает только сам за себя».

И теперь, когда случилось неожиданное и русский обернулся, в голове командира жандармской роты возник дерзкий и четкий план. Он, обер-лейтенант вермахта, выполняя приказ начальника гарнизона и руководствуясь идеалами фюрера, не будет стрелять в партизана. Он позволит партизану уйти. Он подарит этому русскому жизнь — в обмен на четверых, которые продолжают беспечно сидеть под соснами, еще не зная, что участь их решена...

Продолжая сдавливать окостеневшими пальцами плечо изнемогавшего от вины и боли пулеметчика, обер-лейтенант приподнял голову.

Он считал себя философом, тонким психологом и знатоком сокровенных извилин человеческой души. Побывав за верность рейху в нескольких странах (жандармы нужны везде), обер-лейтенант по роду своей особой службы наблюдал множество смертей, которые с недавних пор стали вызывать в нем интерес знатока и коллекционера.

Наиболее примечательные случаи и способы умирания он трудолюбиво заносил в свой пухлый, в кожаном переплете, блокнот, где было записано и поразившее обер-лейтенанта русское слово «Perwatsch».

Порой, вдали от начальства, обер-лейтенант даже позволял себе «острые опыты», жадно наблюдая, как ведут себя люди, если им подарить неожиданное освобождение или внезапно, по пустяковому поводу, объявить, что они обречены...

Вот и сейчас, вновь обретя потерянное было самообладание, командир жандармской роты ставил беспроигрышный эксперимент. «Ведь каждый хочет жить!» — мудро полагал обер-лейтенант.