Борис Камов - Сумка Гайдара

И у меня такое ощущение: окажись у Гайдара в запасе больше времени, он бы придумал, что сделать, чтобы не пропали и его тетради. Как бы ни повернулись обстоятельства.

— Что же вы собираетесь делать с этими вещами? — спросил Скрыпник, показывая на портсигар и дощечку.

— Передам в Музей Гайдара.

— К нам, в Канев? — оживилась Афанасия Федоровна.

— Нет, в Москве.

— А разве в Москве тоже открыли Музей Гайдара? — удивился Абрамов. — Я не слышал.

— Еще не открыли. Но я подожду. Да и Орлов мне наказывал: «Передашь только в московский музей...»

Проводив Скрыпника и Абрамова, которые отбыли на «метеоре», мы со Швайко позвонили в райком партии.

— Буду рад вас видеть, — ответил первый секретарь. Когда мы вошли в приемную, пожилая машинистка поднялась из-за низкого столика.

— Проходите, пожалуйста, — сказала она. — Петр Филатович вас ждет.

Мы вошли и смутились. Громадный кабинет был полон народу: тут шло совещание. Петр Филатович поднялся навстречу, поздоровался. Я представил ему и присутствующим Василия Михайловича. Участники совещания заулыбались, закивали головами. Фамилия Швайко многим была знакома.

С секретарем райкома в этот мой приезд мы виделись впервые. И я сказал:

— Спасибо, Петр Филатович, за камень.

— Не стоит, — ответил он, усаживая нас. — Я огорчен, что камень плохо обтесан.

Для присутствующих разговор выглядел загадочным, и Петр Филатович пояснил:

— В Лепляве, на месте первой могилы Гайдара, с 1947 года стояла фанерная колонка. Весной ее, конечно, подновляли, но фанера есть фанера. Пришлось обратиться к начальнику строительства Каневской ГЭС. Он дал материалы, кран, самосвал. Среди строителей отыскались добровольцы. И теперь возле будки обходчика — гранитный монолит. Вес — две тонны. На нем мраморная плита. Буквы позолочены. Но обтесан плохо.

— И все-таки теперь там камень, а не фанера, — сказал я. — Большое спасибо.

— Будут нам еще задания? — спросил, улыбаясь, Петр Филатович.

— Есть одно дело. Но у вас совещание...

— Ваши дела для нас не чужие. И, я думаю, всем будет интересно послушать. Верно?

Я коротко рассказал о подвиге лесника Швайко, сумке Гайдара и футбольном мяче Володи.

— Обратите внимание, товарищи, — сказал секретарь райкома. — Живем вроде бы здесь, на Черкасщине, мы с вами. А историю наших мест узнаем из Житомира и Москвы. Предлагаю: райком комсомола поднимает на поиски футбольного мяча и тайника Швайко молодежь. А колхозы дают необходимую технику и берут на себя часть расходов. Что скажете, товарищи председатели?

— Дадим, — решительно ответили председатели. — Тетрадки Гайдара надо найти... И еще — что сохранилось...

Я взглянул на Швайко. Он сидел, вобрав голову в плечи. На лице его был испуг: к такому размаху поиска мы еще не были готовы.

— Мы сперва попробуем сами, — робко произнес Василий Михайлович.

— Смотрите, — слегка обиделся Петр Филатович. — Мы не каждый день такие добрые. Просто сейчас есть возможность.

— Если не справимся, придем опять, — пообещал я. — А пока нам нужна только машина.

— Грузовая?

— Легковая.

— «Газик» устроит?

— Вполне.

...Спать в гостинице мы легли пораньше, но долго не могли уснуть. В начале седьмого под окошком коротко и громко квакнул гудок: приехал райкомовский шофер Юра.

— Куда поедем? — спросил Юра, когда мы очутились на улице.

— Сперва за лопатами к Афанасии Федоровне.

— Минуточку, — ответил Юра и быстро зашептал: — По щучьему велению, по моему хотению... Прошу... — и распахнул дверцу.

На полу «газика» между передним и задним сиденьем лежали два отливающих синевой лома, три лопаты с сияющими белизной черенками, топор, ведро с длинной веревкой и даже металлическая «кошка».

— Наколдовать что-нибудь еще? — с хитрой улыбкой спросил Юра.

— Да, — серьезно ответил я ему. — Наколдуй нам, пожалуйста, удачу...

«Газик» понесся по асфальту вниз, к Днепру. Мы без задержки проскочили временный мост через реку и поползли по сыпучему песку в Лепляву. Возле сельсовета свернули, проехали мимо дома Афанасии Федоровны, в конце улицы опять повернули налево, и нас закачало на ухабах, затрясло на жестких корнях. Начался лес.

Для Василия Михайловича здесь уже начинались родные места. Он попросил Юру ехать помедленней и распахнул дверцу. В фигуре Швайко ощущалось напряжение. Он всматривался в очертания кустарника и облик деревьев, как в лица.

До лагеря оставалось версты две, когда Швайко выпрыгнул на дорогу и тут же растворился в зарослях.

— Юра! — наконец донесся его голос. — Жми прямо по дороге.

Мы медленно взяли с места и вскоре увидели улыбающегося Василия Михайловича. Он стоял в распахнутом пальто на верхней кромке высокого и крутого склона. Этот склон сплошь зарос кустарником. И лишь в том месте, где мы остановились, шла неширокая, покрытая редкой травой просека, словно здесь когда-то пролегала дорога.

— Подгребай ко мне, — весело крикнул Швайко Юре.

— Опрокинемся, — меланхолически заметил наш водитель.

— Какое опрокинемся! Я тут двести раз поднимался с возами. Писателя только однажды потерял, — хмыкнул он. — И каждое первое сентября об этом рассказываю... Так у меня ж на возу не было кабины. А у тебя есть.

Я впервые видел Василия Михайловича в веселом, даже озорном настроении.

Юра включил передний диффер, направил «газик» на откос. Машина завыла, завиляла и медленно поползла вверх, задирая капот. Мы со Швайко шли рядом, готовые ее подтолкнуть.

Но передние колеса вскоре зашуршали по твердому насту, и машина выползла на давно заброшенную дорогу.

Скоро мы увидели несуразно длинный дом. Та его часть, что находилась ближе к нам, осела. Зато вторая еще крепко держалась на своих опорах.

— Здесь мы и жили, — негромко произнес Василий Михайлович, подходя к уцелевшей половине барака. — Сюда и приходил к нам Гайдар.

Мы поднялись на крыльцо. Василий Михайлович подергал обитую войлоком дверь — она не поддалась. Швайко рванул посильней — дверь открылась. Пахнуло сыростью, плесенью и тленом.

Мы вошли в коридор. Было темно. Юра щелкнул фонариком. Луч света позволил увидеть, что проход в глубине завален кирпичом и какими-то обломками. А направо мы обнаружили еще одну дверь. Швайко легонько толкнул ее — она неслышно распахнулась.

— Наша комната, — сказал он.

Мы вошли. Окна с неразбитыми стеклами, сквозь пыль которых с трудом проникал свет. Большой обеденный стол на крестообразных ножках. Справа русская печь. Со стен свисают лохмотья довоенных газет, заменявших обои.

И повсюду — на полу, в углах — какие-то тряпки, бесформенный хлам.

Глядя на такой разор, трудно было представить, что в этой комнате были отогреты и накормлены сотни командиров и бойцов, которые по разным непростым причинам оказались в немецком тылу. Отсюда лесник выводил их на проверенные, безопасные тропы.