Лев Гумилевский - Харита, ее жизнь и приключения, а также подробный рассказ о том, как был найден город Карла Маркса

Харита отшатнулась. Из синих губ горбуньи медленно выкатывалась мыльная пена, по ней сквозили алые жилки крови. Харита взвизгнула и бросилась вон из подвала.

Через минуту она подняла на ноги весь двор. Во дворе, за сгорбленной спиной дома, она нашла в каменном каретнике печника, он узнал внученка горбуньи, улыбнулся, спросил:

— Что такое?!

— Дяденька, дяденька, пойдемте скорее!

— Помирает, что ли?

— Умирает, дяденька!

— Ну, и ладно! — сухо сказал печник, — будет! Покоптила небо, и довольно!

Он пошел за Харитой, не торопясь. В подвале над хрипевшей старухой стояли чужие женщины. Они вздыхали, качая головами. Кто-то сказал:

— Отходит, должно быть!

— За священником сбегать, что ли?

— Не попа, а доктора надо! — грубо оборвал печник, отстраняя женщин, — что уставились? Не видали никогда! За доктором не посылали?

— Доктору деньги надо! — отозвалась одна, — кто платить будет?

Харита глядела на пену, выползавшую из перекошенных губ старухи, на страшные, закатившиеся под лоб глаза ее. Глаза стеклянели. Харита вспомнила свою застывавшую в нетопленой избе мать. У нее похолодело сердце и брызнули слезы из глаз. Когда женщина сказала о докторе, она потянула печника за руку:

— Дяденька, я дам денег доктору!

— Ну? — изумился печник, — ну? У тебя деньги есть?

— Есть, дяденька, есть, вот тут в чулке!

— Да, ведь, доктору много надо! — усмехнулся он.

— Возьмите все, дяденька!

Старик погладил стриженую голову, сказал:

— Врут бабы, к новому обиходу не привыкнут! — Он оглянулся на женщину, говорившую о докторе, крикнул сурово, — ступай Прасковья, к участковому! Бесплатный это доктор, государственный, не бойся, с тебя денег не спросит! Беги, тут рядом!

— Ты что за распорядитель? — огрызнулась та.

— А коли помрет? Ты соседка ей, с тебя будут спрашивать и за имущество и за все! Иди, говорю, да милиционера прихвата!

Прасковья поворчала и ушла. Харита присела на тряпки возле старухи, взяла полотенце и вытерла пену с ее губ, подбородка и сморщенной шейки. Старик спросил тихо:

— Любил старушку-то, паренек?

Харита покачала головой.

— Жалко? — спросил он.

Харита шмыгнула носом, вспоминая о матери. Печник снова погладил стриженую голову, сказал:

— Ах, ты, горемыка! Ко мне в ученье пойдешь, что ли, теперь?

— Пойду! — кивнула она, — пойду.

Женщины пошептались, поворчали и разошлись. Печник присел, дремля, на табуретку. Харита украдкой погладила холодевшую руку старухи. Ей показалось, что жесткие пальцы стали мягчеть от ее ласки. Тогда она крепко сжала их в своих ручонках и, наклонившись, стала дышать на них, согревая теплом своего дыхания.

Как-будто бы от этого тепла старуха притихла, вздрогнула, потянулась и стала, затихая, засыпать на своем страшном горбе.

— Отойди, мальчик!

Харита подняла голову. Возле нее, трогая ее за плечо, стоял милиционер. Сзади него, осторожно засучивая рукава, улыбался пожилой добродушный человек в золотых очках.

„Доктор!" — подумала Харита и, выпустив потеплевшие в ее руках пальцы старухи, отошла от постели.

Доктор подошел к горбунье, поднял ее веки большими пальцами своих рук, что-то сказал тихо.

— Что? — переспросил милиционер.

— Умерла! — ответил он спокойно и, разорвав ворот кофты, наклонился к груди старухи, слушая сердце.

— Умерла! — повторил он, вставая, и обернулся к приведшей его женщине, — разве она горбатая?

— Ну, да! Поверните-ка ее, посмотрите на спину!

Доктор пожал плечами и с любопытством поднял за плечо мертвую старуху. Несколько секунд он держал ее так, разглядывая странный ее горб.

— Тут что-то неладно! — оглянулся он на милиционера, — придется осмотреть.

Он торопливо опустил старуху на постель, потом расстегнул кофту и крикнул:

— Дайте нож! Что это такое?

Милиционер подошел ближе. Харита заглянула сбоку. Под кофтой, по голому телу, шли через грудь крест-на-крест тугие веревки. Доктор взял нож из рук недоумевающего печника и, перерезав веревки, приподнял старуху снова. Горб отвалился. Печник, всплеснув руками, засмеялся, женщины вскрикнули. Доктор покачал головой и посмотрел на Хариту:

— Зачем это носила твоя бабушка, мальчик?

— Не знаю! — сказала Харита, в ужасе глядя на старуху и этот страшивший ее горб, который теперь отпадал от спины и топорщил платье.

— Надо посмотреть, что там! — сказал милиционер, оглядываясь на визжавших женщин, — замолчите вы или нет?

Он вытряхнул горб из платья. Горб оказался трехгранным тугим свертком. Он был подозрительно тяжел, крепко упакован и тверд.

— Тут что-то есть! — сказал он, передавая доктору сверток, — чувствуете?

— Да! — доктор подержал сверток, сказал задумчиво, — для чего бы носить такую тяжесть?

— А нищенствовала она! — догадалась Прасковья, — горбатой-то, знамо дело, больше подавали!

— Можно было и деревяшку надеть! А тут как железом набито! — сказал милиционер.

Доктор разрезал бечевки, упаковывавшие сверток, потом развернул полуистлевшую парусиновую обертку. От проворного движения его сверток выкатился и рассыпался на полу со звоном у самых ног Хариты. Она посмотрела и ахнула — кольца, браслеты, перстни, ожерелья, сверкавшие огнецветными камнями, лежали на полу.

— Бриллиант! — сказал доктор, поднимая с полу сверкающее искрящимися звездами кольцо, — бриллианты чистейшей воды! Кто твоя бабушка? — обернулся он к Харите, — купчиха? Княгиня?

— Не знаю.

— Как фамилия ее, знаешь, что ли?

Харита понатужилась, вспомнила.

— Еникеева!

Доктор свистнул изумленно, посмотрел на старуху, на милиционера, собиравшего вещи, потом оглянулся на остолбеневших женщин, на безмолвно качавшего головой старика.

— Н-да, фамилия известная!

— А как жила? — буркнул милиционер, поднимаясь с полу и отряхивая с рук пыль, — ведь это даже и понять нельзя!

— А это что, глядите? — пнул ногой доктор в белый сверток под табуреткой.

— Деньги! — поднял сверток милиционер, — деньги! Да, ведь, тут чорт знает сколько!

— Считайте! — усмехнулся доктор и, оборачиваясь к Харите, прибавил: — хорошенькое наследство, внучек тебе!

— Я не внучек ей!

— Как?

— Не внучек. Взяла она меня так…

Харита замолчала вдруг. Доктор развел руками:

— Ну, ничего тут не понять! Сколько? — спросил он вздохнувшего и сложившего деньги милиционера.

— Две тысячи триста шестьдесят рублей!

— Да бриллиантов и золота, наверное, тысяч на двадцать — на тридцать!

— И милостыньку собирала! — завыла вдруг Прасковья, — у нас последние куски выпрашивала, покоя никому не давала! Ехидная! Да что же это такое, товарищи, да как же теперь быть?